Сережа Боръ-Раменскiй - [2]
Годомъ моложе ея былъ братъ ея, Сергѣй, названный такъ въ честь прадѣда своего, знаменитаго въ лѣтописяхъ отечественныхъ войнъ, генерала Боръ-Раменскаго. За Сергѣемъ шелъ сынъ Иванъ и, наконецъ, всѣхъ меньшая дочь Глафира. Сергѣй въ ту пору, когда начинается разсказъ нашъ, имѣлъ отъ роду 15 лѣтъ, отличался пылкостью нрава и рѣдкими способностями къ изученію языковъ и нѣкоторыхъ наукъ. Онъ былъ мальчикъ росту средняго, бѣлокурый, голубоглазый, лицомъ блѣдный, станомъ тонкій, какъ стебель, и чрезвычайно, хотя и безсознательно, граціозный во всѣхъ своихъ движеніяхъ и пріемахъ. Его густые, волнистые волосы напоминали своимъ цвѣтомъ спѣлую рожь, а его длинныя не по росту руки заставляли предполагать, что онъ еще вырастетъ. Братъ Сережи, Ваня, плѣнялъ всѣхъ. И онъ былъ голубоглазый, но его волосы, красоты дивной, останавливали на немъ взоръ всякаго. То не были рыжіе волосы, но бѣлокурые, съ золотымъ отливомъ, тѣмъ золотымъ отливомъ, который любятъ улавливать на полотнѣ талантливые живописцы. Черты лица его были необыкновенно правильны, будто отточены, и цвѣтъ лица, блѣдный, придавалъ еще болѣе прелести прелестнымъ чертамъ. Было нѣчто столь плѣнительное въ выраженіи его лица, что всякій на него заглядывался, а мать буквально не могла наглядѣться на своего милаго, изъ всѣхъ дѣтей наиболѣе любимаго, сына. Въ домѣ и старый и малый обожали меньшого барина, и самъ онъ, доброты рѣдкой, всѣхъ любилъ. Съ дѣтства его любимое, часто повторяемое, слово было: жалко. Онъ сожалѣлъ о всѣхъ и сострадалъ всему, начиная отъ дворной цѣпной собаки, которой аккуратно носилъ ѣсть, и послѣ завтрака и послѣ обѣда, и которую самъ спускалъ съ цѣпи всякій вечеръ, до дочери управителя, надъ которой всѣ смѣялись, потому что она была и дурна собою, и глупа, и капризна. Никогда у Вани не было гроша; лишь только отецъ или мать дарили его деньгами, какъ находились у него неотложныя нужды, и деньги исчезали съ неимовѣрной быстротой. Старой скотницѣ надо было сшить душегрѣйку; сироткѣ, внуку прачки, кафтанъ, а у кучера пропала не вѣсть куда уздечка и старая шлея. Сохрани Боже, узнаетъ управитель, со свѣту сживетъ Аггея кучера; да и мало ли что? У сторожа не было валенокъ, а Сережѣ такъ давно хотѣлось имѣть изъ Москвы хлыстикъ для верховой ѣзды. И Ванины деньги уходили, да еще какъ! Оказалось, что Ваня затратилъ цѣлый цѣлковый, принадлежавшій старой нянѣ, но няня — дѣло извѣстное — отдастъ все, что имѣетъ, милому Ванечкѣ. Да и не случалось еще ни разу, чтобы Ваня забылъ, кому онъ долженъ: какъ получитъ деньги, такъ и бѣжитъ прежде всего отдать свой долгъ. А если случалось ему занимать у сына Ѳедосея, главнаго садовника, Софрошки, или, какъ звалъ его самъ Ваня, Софроши, то онъ отдавалъ ему долгъ свой съ излишкомъ на покупку бабокъ. Въ бабки Ваня любилъ играть, и Софрошка былъ ему всегдашній товарищъ и всегда набивался: „Баринъ, не надо ли вамъ взаймы? Мнѣ крестный намедни далъ двугривенный“.
— Спасибо, не надо, — говорилъ Ваня. — Отчего же это твой крестный такъ расшибся?
— Онъ богатъ, у, какъ богатъ! отвѣчалъ Софрошка съ гордостью: — у него въ Москвѣ своя ранжерея. Намедни былъ и одарилъ меня. А я бы съ моимъ удовольствіемъ, потому слышалъ, что Ѳедюха собирается прійти къ вашей милости.
— Зачѣмъ?
— Онъ въ ночное наряженъ, а у него кафтанишка ужъ больно худъ, — вѣдь сирота, кто о немъ позаботится!
