Серенада большой птице - [12]

Мы теряем друг друга над этим районом Англии, бродяжим, блуж­даем в тумане.

Понемногу растет давление горючего. Выше температура масла на первом номере. В шлемофоне ни шуточки не слыхать. Напряжение у всего экипажа поднимается до опасной черты.

— Ух и затасканная клячуга, — говорит Сэм. — Чего ради подсу­нули нам эту пакость?

Эшелон доворачивает к проливу. Восемь часов до обеда. Сорок пять минут до зенитного заслона на голландском берегу. Наше назначение — Лейпциг.

Обшивка первого номера теперь жирно лоснится, давление масла упало на пять фунтов, а давление горючего понемногу все растет. По­казатель скорости застрял на месте, висим в голубой мгле, самолет не слушается. Сэм заставляет его клюнуть носом, и мы оказываемся на пятьсот футов ниже, чем остальные в строю.

— Еле-еле, — всего и произносит он.

Не очень-то веселенькое дело терять управление с максимальным грузом на борту.

У Кроуна тоже неполадки — с кислородом.

— Вроде есть утечка. Стрелка падает.

Штурвал поддается с натугой. Я никак не удержу его на месте, не слушается. Сэма тоже не слушается. Идти не можешь ни по горизонту, которого не видать, ни по чему еще, туман да туман. Давление масла все падает, а температура головок цилиндров все растет.

— Ах ты, драная задрыга, — мягко говорю я. Чувствую, мотор номер один откажет, только успеем мы пройти Зейдер-Зе. Предвижу, машина целиком станет рассыпаться на кусочки. Отвоевалась.

Строй забирает вверх. Добавляю обороты, даю полный газ. Самолет все одно не в духе. Мы на милю позади строя, на двести футов ниже, отстаем по дистанции и высоте.

Сэм держит носом вниз, срывает кислородную маску и ругается:

— Никуда мы эту чертовину не доставим.

Прохладительной волной для экипажа слышатся эти его слова. А то бы сегодня конец, думаю, дождались бы нас «сто девятые». И пошли бы садить зенитки. Нам ничего этого не выпало.

Да, прежде мы ни разу не поворачивали обратно с полпути. Дать себе такой вот отбой — приятного мало. Вдруг бы да справились. Вдруг бы эта телега не рассыпалась. Хорошо, что я не Сэм. Хорошо, что не мне решать.

Наверное, Дулитл рассердится. Возможно, Шпатц вызовет нас и на­значит десять вылетов сверх нормы. Им охота слушать про черные стол­бы дыма, про фонтаны огня, про города, стертые с земли.

Работа у нас — доставка грузов, но вот этот самолет — грузовик непригодный.

Грант выводит на аэродром.

Можно вырубить номер первый, чтоб глядеться приличней, но мы не стали этого делать.

Все технари, все наземные высыпают, когда мы садимся и рулим. Дежурный глаз не поднимет. «Джип» эскадрильи уже рядом. Майор Макпартлин начальнически напыжился, готов дать выволочку.

Мне ясно, что они все думают. Мы, мол, струхнули: прижало, круто прижало, вот и подались домой.

Никто из экипажа друг на друга не взглянул, пока вытаскивали на­ши причиндалы. Никто шуму не поднимает. Солнце муторно светит в дымке.

— Вам бы туда не добраться. — Это дежурный, осмотрев моторы, подходит к нам. — Номер один свое отработал.

Экипажу от этого полегчало малость, и в грузовике на обратном пу­ти пошли понемногу разговоры.

— Как-то оно для нас непривычно — в такое время дня здесь ока­заться, — замечает Кроун.

— Ну почему нам дали эту клячу?! — рассуждает Шарп. — Я ведь думал, нам достанется другой самолет, тот наш, новенький.

— Достанется после сегодняшнего, — говорит Сэм. — Я этим друзьям готов сказать пару слов. — Да, ему предстоит обо всем, что было, доложить в штабе.

Я утомился, будто сработали мы вылет, как намечалось.

Отстранены

Старички да и только. Белый свет не мил. Гляну в зеркало — там не лицо, а маска угрюмо пялится на меня. Глаза горят. Белки исчерче­ны красным, зрачки расширены. Все мы такие.

— Пускай отстранят, — произносит Сэм. — Эдак нас укокают.

Двенадцать суток мы в дежурной группе. Сначала четыре дня про­сидели без дела, восемь дней подряд вылеты.

У Гранта лицо вообще худое, а тут стало почти прозрачное. К Бэр­ду не подойди. Все они потеряли сон.

Я сон не потерял. Или это просто подвид смерти. Вытянусь на койке, и все мышцы, чувствую, напрочь выключаются. Радости от этого, чуть. Мышцы дряблы и безжизненны. А следом начинают помалу отми­рать кончики нервов, пока не явится Порада будить нас:

—Завтрак в два. Инструктаж в три.

Он всегда молодцом. Спокоен, бодр, настойчив.

Лежишь вот так, и яркий свет вонзается прямо в мозг.

Сегодня куда-то в рейх. Куда-то в ту проклятую страну. Был фильм «Умираю на каждом рассвете», подходящее название.

Оделся, вышел в ночь; уже легче. Стою себе на месте, поглядываю на звезды и прошу госпожу Удачу вернуть меня нынче в благополу­чии. Просто зову ее. Просто надеюсь, что лишний денек побудет со мной. Всего денек.

День за днем прошли мы это. И вот Сэма отстраняют от полетов.

— Я им, сукиным сынам, все сказал, — сообщает он. — Сказал, что угробить нас хотят.

— А они что?

— Говорят: экипажей не хватает.

Это правда. За день до нашего приезда два потеряли. В первый наш вылет Ля Француза сбили и того, что хохотал.

— Все равно на нас не налетаются, — смеется Сэм. — Я больной. Сказал врачу, что нервы у меня дыбом. Сказал, что «фокке-вульфы» снятся. Сказал, как просыпаюсь каждую ночь — по койке бьют зенитки.