Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева - [15]

Однажды «Фазан», обняв Александра за плечи и уведя в коридор, попросил его посадить Сергея рядом с собой за парту и заняться с ним учёбой. Он объяснил: Сергей, хотя и не сирота, но с шести лет находится в сиротском приюте, приписанном к кадетскому корпусу. (Эти «ветераны», как пишет Алексеев, и видом, и нравом напоминали сбежавших каторжников, такая там была невыносимая обстановка). Его отец – отставной казачий офицер, алкоголик. Семья теснится в одной комнате, в подвале. Сергей получил третье, последнее предупреждение – ему грозит исключение. Для семьи, для матери – это катастрофа. «Твоё хорошее влияние, – заключил беседу Фазан, – позволило бы мне его оставить. Ты согласен?» Александр кивнул.

И тут ему пришлось, несмотря на отроческий возраст, проявить прямо-таки чудеса педагогики. Когда Сергей грубо огрызнулся на предложение помочь ему с уроками на завтра, Александр не растерялся и твёрдо ответил, попав в самую цель: «Ну, уж нет. Фазан мне сказал, что тебя собираются выгнать, и с твоей стороны было бы подло устроить такой номер своей матери». И хотя на нашего героя посыпались удары («кулаков этого бандита опасались все»), занятия начались. «Ценой бесчисленных драк, после которых у меня оставались синяки, Сергей перешёл в следующий класс, и мы продолжали сидеть за одной партой в состоянии перемирия».

Тайком он писал стихи и прозу, но некому было показать первые литературные опыты, не с кем поделиться. Он знал – брат с товарищами издавал литературный альманах и в последний год учёбы решил последовать их примеру. И уже прикидывал, как могла бы выглядеть обложка, но его поддержали разве только три одноклассника… Он презирал многих за неразвитость, равнодушие к знаниям, за подлости исподтишка: «Треть моего класса состояла из лодырей, которые оставались по два, три, четыре года в одном классе…»

Самый близкий человек – мать, он просил её принести свою фотографию, она, не поняв причину его желания, отказалась. Она навещала его по положенным дня. Сергея редко – только старшая сестра, напоминавшая Алёше бледным печальным обликом Неточку Незванову Достоевского. Мария Никандровна стала вместе с сыном вызывать и Сергея (правда, он не испытывал благодарности и никогда не защищал верного товарища от нападавших на него «переростков-атлетов»). Она приносила сладости, мальчишки в спальне тут же с жадностью всё отнимали. Он скрывал от Марии Никандровны установившиеся между кадетами унизительные отношения, понимая: мать немедленно заберёт его, а этого он не мог допустить, зная о её скромном бюджете. Он приходил в отчаяние. Спасали его поездки по воскресеньям в Гатчину да посещение театра.

В праздничные дни кадетов приглашали в императорские театры. Там он смотрел пьесы Мольера, игравшиеся на языке оригинала. Благодаря некоей мадам В., швейцарке, светской красавице, знакомой его матери, он нагляделся на этикет высшего петербургского общества. Она приглашала его на оперы и балеты с собой в ложу. Ей импонировал облик юного кадета, его осанка, манеры, выправка, которые мы видим теперь в кино разве что у Андрея Болконского и Вронского. Ему, видимо, лет пятнадцать: «Я, недолго думая, решил, что влюблён. Мне казалось, и она неравнодушна к моей элегантности». «Элегантности» – каково, он знал себе цену! В театр они отправлялись в придворном экипаже, который за ними приезжал. Эта дама была женой высокопоставленного военного, в то время отсутствовавшего. В фойе, во время антракта, вспоминал художник, военные стояли в парадной форме, а придворные лакеи в ливреях, «одетые a la française», разносили в корзинках коробочки с мармеладом, раздавая их зрителям. «Как в сказках», – комментирует рассказчик[7].

У Александра был сильный голос. Он пел в церковном хоре. Знал много песнопений наизусть. После прогулок любил поиграть в шахматы, не чурался и гимнастических упражнений, был спортивен. «По-прежнему некоторые кадеты занимались ручным трудом: выпиливали, выжигали по дереву. И вот, все изготовленные ими работы они собрали, с разрешения ротного начальства, провели небольшую домашнюю лотерею, выигрышами которой были эти работы, и на вырученные деньги купили разные подарки к Рождеству нижним чинам в действующую армию», уже шла Первая мировая война. Участвовал Александр в праздничных парадах, танцевал на балах.

Цук

Их учебное заведение традиционно признавалось лучшим в России, но и в нём кадетами правил «цук» – то, что в советское время получило название «дедовщина». У Куприна читаем в романе «Юнкера»: в московском Александровском училище это явление «состояло в грубом, деспотическом и часто даже унизительном обращении старшего курса с младшим: дурацкий обычай, собезьяненный когда-то, давным-давно, у немецких и дерптских студентов с их буршами и фуксами, и обратившийся на русской чернозёмной почве в тупое, злобное, бесцельное издевательство». Но эта страшная «игра» по желанию самих юнкеров была в училище искоренена.

В первые же дни Александр услышал, как старшие на год кадеты, сопливые подростки, называют себя «дворянами», а их, новичков, «скотами» и выражают всем своим видом полное к ним презрение: «Эти дети, казавшиеся нам старшими, разваливались на скамьях, закидывали ногу на ногу с видом пресыщенных старших и жестом подзывали какого-нибудь неудачного "скота". "Скот" должен был подойти и встать по стойке "смирно", а затем выполнять любые приказы, которые могла придумать жестокая и извращённая фантазия маленького мучителя». Надо ли говорить: добиться подобного от нашего героя вряд ли кому удавалось. Нередко, оказав сопротивление, он покрывался синяками: «Чем больше было издевательств, тем более нетерпимыми становились и "скоты". А классные лодыри считали себя "дворянами" и носителями этих страшных традиций. От их унижений более слабым новичкам не было покоя ни днём, ни ночью. У старших кадетов и младших их на год, объединённых в одну роту, были общими спальня, умывальная комната, туалет, зал для переменок – за закрытыми дверями они могли позволить себе всё что угодно. И мальчишки, находившиеся в замкнутом пространстве, переживая опасный переходный возраст, нередко вели себя агрессивно: «Маленькие мужчины начинали лягаться, кусаться, причиняли себе увечья, как кролики в норе». «Цук» в это время особенно процветал: «Устраивались "тёмные" и "дюды" (болезненные удары по голове), отнимать у младших и даже одноклассников сладости, конфеты и печенье считалось в порядке вещей. Если кто-то из кадетов жаловался на такое обращение, "тёмной" или бойкота ему было не миновать. Воспитатели мало чем тут могли помочь, так как старшеклассники относились к ним пренебрежительно и, как правило, манкировали их замечания. Подобная модель отношений даже обосновывалась теоретически: якобы "цук" сплачивает кадетов, развивает чувство локтя, укрепляет дисциплину; конечно, издержки неизбежны, но "цук" – одна из основ кадетского бытия».