Серебряные крылья - [77]

Бывало, его отыскивал кто-нибудь из ребят и заводил разговор о том о сем, точно давно, вечность, не видел Кирсанова. Кончались такие разговоры обычным бодряческим пожеланием:

— Не горюй, Серега, перемелется — мука будет.

Бродов, так тот даже однажды стихи прочел:

Не шути с рекой великой,

Взялся плыть — давай работай.

Миг — и свяжет повиликой,

В плен возьмет водоворотом.

Весла взял — греби, как надо.

Покажи сноровку, опыт.

Или водная громада

Опрокинет и утопит.

— А ты поэт, — с язвецой заметил Кирсанов.

— Это Боков. Слышал о таком? А написал как будто о нас.

Сергею хотелось, чтобы его оставили в покое, но, оставшись один, он особенно остро переживал свое одиночество. Со дня на день, с минуты на минуту он ждал приказа, оклика, появления старшего представителя заказчика. Порой неизвестность настолько скручивала его волю, что ему становилось невмоготу. Лучше бы уж сразу выгнали, что ли…

Сергей старался избегать Веру и не попадаться ей на глаза.

В укромном скверике возле здания летно-испытательной станции рдели ягоды рябины. Под оголенным деревцом стояла скамейка. Сюда никто не ходил, здесь никто не беспокоил Сергея, и здесь он мог часами просиживать в уединении, покуривая папиросы и убивая время за каким-нибудь занятием. Но однажды, читая книжку, он случайно увидел Веру. Она смотрела на него из окна своего кабинета. Ему показалось, что на ее лице было сострадание. «Жалеет!» Сергей резко поднялся и ушел. Больше он не появлялся в сквере.

На медосмотр он, по заведенному раз и навсегда Граниным порядку, являлся вместе со всеми. Молча садился перед нею, избегая ее взгляда. Односложно отвечал, если она спрашивала о самочувствии, и старался поскорее уйти.

А Вера, будто не замечая его состояния, ровным голосом говорила:

— Все в порядке, можете лететь.

И записывала его фамилию в медицинском журнале. Для Сергея это было хуже пощечины. И она тоже понимала, как тяжело ему слышать: «Можете лететь». Но она всем говорила такие слова, она обязана была так говорить.

Сегодня он решил иначе. С него хватит! Терпение лопнуло, надеждам пришел конец. Он не пошел к врачу. Он стоял у двери перед зданием станции и слышал неестественно громкий голос Веры, которая разговаривала с какой-то женщиной и, вероятно, старалась обратить на себя внимание Сергея. Но он даже не взглянул в ее сторону. Вспоминался тот день, когда впервые появился на ЛИСе. Это был, по существу, первый шаг в испытатели. Сколько надежд, благих намерений, светлых помыслов связывал Кирсанов с этим первым шагом!

Он смотрел на аэродром, словно прощаясь с ним.

В остывающем осеннем небе высоко над землей проплывали последние косяки гусей. Низом, огибая завод с грохочущим аэродромом, серыми клубящимися тучками неслись утки. Березы, толпившиеся на краю летного поля, по-девичьи стыдливо отмахивались от назойливого ледяного ветра своими обнаженными ветвями. Опавшие грязно-желтые листья в беспорядке метались по стоянке в поисках пристанища.

«Так и человек иногда мечется и ищет себе счастья. Слишком она неустроена, жизнь», — думалось Сергею.

Зашумело небо. Сергею показалось, что он раскусил таблетку хинина. Почему не он, а другой сейчас в вышине? Ведь он умеет, он любит, он призван, наконец, летать…

Турбина умолкла где-то далеко-далеко, и снова тихо стало на земле…

— А я тебя ищу!

Перед Сергеем вырос Гранин. Он старался говорить спокойно, но видно было — бежал. Его могучая грудь часто и высоко вздымалась под тесным кителем. У Кирсанова замерло сердце: «Все, конец!»

— Медосмотр прошел?

Сергей молчал.

— Тебе старший разрешил летать. Понял? Валяй к доктору и — за работу! Видишь, вся стоянка самолетами забита!

Прыжками Сергей взлетел на второй этаж, рванул на себя дверь медпункта. Вера испуганно вскочила:

— Что случилось?

— Ничего, Верочка, ничего! — громко сказал он. — Мне на вылет!

— Уф, разве так можно! — облегченно выдохнула она и медленно опустилась на стул. И Сергей увидел, что руки ее дрожат.

Она нащупала тонкими прохладными пальцами синюю бьющуюся жилку на кисти Кирсанова и стала отсчитывать, посматривая на секундомер.

— Чуточку повышенный, — сказала она.

— Так ведь летать! — Голос его дрогнул.

— Лети, Сергей!..

В комнате заказчика, как всегда, было людно и накурено. Сизый табачный дым слоями висел в воздухе. Механики буквально атаковали Крученого, а тот терпеливо и невозмутимо, не теряя самообладания, просматривал дела самолетов — объемистые папки, давал распоряжения своим техникам и инженерам, что-то записывал в журнале, отвечал на телефонные звонки.

Конец месяца. План жмет.

— Сергей Дмитриевич, — позвал Крученый, едва Кирсанов вошел. Голос у Крученого вконец осипший от постоянного напряжения: — Полетите на двадцать третьей. Вот ее дело, ознакомь…

Окончание фразы потонуло в реве взлетевшего самолета.

— Опять Гранин пошел.

Сергей мельком пробежал некоторые страницы и, захлопнув папку, пошел одеваться. Механик Катко следовал за ним, как тень: из комнаты заказчика — в гардеробную, из гардеробной — к автобусу, оттуда — к самолету, ничего не говоря, но красноречиво поглядывая на часы.

«Не торопи, парень, я сам спешу», — хотелось сказать Кирсанову.