Серебряные крылья - [76]

— Хорошо, — сказал Бродов.

— Что хорошего? — обиделся Сергей.

— Понимаешь, там уже все собрались и грешат на шассистов. Дескать, цилиндры подкосов не выдерживают расчетной нагрузки. Вспомнили, что недавно на завод из строевой части по этому поводу пришла рекламация. А ты своим заявлением поможешь восстановить истину. А может, ты не превышал скорости?

— В том-то и дело, что превысил.

— Положение щепетильное, — поддакнул Ступин.

— Хлопот не оберешься, — согласился и Гранин. — Но ведь ты парень костистый, выдюжишь! — И с ободряющим сочувствием хлопнул Сергея по спине.

Когда Кирсанов открыл дверь и вошел, все присутствующие умолкли и с любопытством уставились на испытателя.

— Садитесь, Сергей Дмитриевич, — тоном, не предвещающим ничего доброго, предложил Коваленко. — Рассказывайте, что у вас приключилось?

Кирсанов остался стоять, только оперся рукой о стол, как бы ища поддержки.

— Разворотило цилиндры подкосов шас…

— Знаем! — перебил Коваленко. — Скажите, отчего так произошло?

— Я выпустил шасси на большой скорости.

— На какой?

— Примерно семьсот пятьдесят километров в час.

— М-м… — Коваленко как-то виновато и вместе с тем неприязненно покосился на главного инженера.

Тот что-то записал у себя в блокноте и взял шляпу.

— Товарищ Кирсанов, у вас к работе матчасти претензии имеются? — спросил он, поднимаясь.

— Нет.

— Тогда мне все ясно. За откровенность спасибо. А то мы уже хотели комиссию собирать! — Инженер с благодарностью кивнул Кирсанову бритой головой и вышел.

В комнате наступила гнетущая тишина. Недобро смотрели холодные жесткие глаза Коваленко. Все молчали, ожидая, что он скажет. И он заговорил медленно, растягивая слова:

— Мои летчики к своим обязанностям всегда относились с подобающей серьезностью, как и надлежит испытателям. Вы же, Сергей Дмитриевич, по-видимому, еще не прониклись сознанием ответственности. Сегодняшняя поломка самолета произошла в результате преступной халатности, и в ее основе лежит ваша личная недисциплинированность. Да, только внутренней расхлябанностью можно объяснить случившееся ЧП. О чем вы думали, когда тянулись к крану шасси?

В самом деле, о чем? От стыда Сергей не знал, куда деваться. Что сказать в свое оправдание? Какая непростительная беспечность! Когда возвращался на аэродром, закончив программу, он расслабился, и вот результат…

— Виноват, — сказал Кирсанов.

— От дальнейших полетов вас отстраняю и буду ставить вопрос о нецелесообразности использования вас на испытательской работе, — заявил Коваленко.

У Кирсанова потемнело в глазах. Такого он не ожидал. Дело, оказывается, принимает вот какой оборот! Он сжал до ломоты в пальцах край стула, точно боясь упасть. Он перестал видеть и слышать. Словно из-под земли раздавались голоса. Говорили о нем.

— …Я еще одно хочу сказать, товарищ Коваленко, — говорил Гранин. — Не мешало бы учесть вам, что летчик сразу, без колебаний, сказал всю правду.

— Что ж, теперь ему за это дифирамбы петь? — саркастически заметил тот.

— Летчику-испытателю вверяется такая техника, что элемент честности просто необходим, даже если ему приходится своим престижем или положением расплачиваться. Нам следует разобраться в сегодняшней поломке глубже, без скоропалительных выводов. Может, выяснив причину чисто психологического характера, мы на будущее избежали бы подобных явлений. Они, к сожалению, еще встречаются в летной практике.

— Здесь вам не институт психологии, а предприятие. Факт налицо, и потому я отстраняю Кирсанова от испытаний, о чем незамедлительно доложу в Москву.

— Разрешите идти? — с трудом проговорил Кирсанов.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

На службу Кирсанов приходил, как всегда, вовремя и вместе со всеми летчиками вначале навещал кабинет врача, затем комнату заказчика, где они получали задания на рабочий день, и уже потом старался уединиться.

Каким одиноким чувствовал он себя в этом коллективе, который жил и дышал вполне понятными ему радостями и тревогами, большими проблемами и мелочью будничных дел! Они в строю, а он огражден от всех словно бы глухим барьером, и главное — винить некого, сам кругом виноват, сам! Особенно угнетала его необходимость присутствия при доведении плановой таблицы на полеты. Гранин давал задания на день всем пилотам, и только фамилия Сергея не называлась. О нем будто забывали, когда надо было лететь, и это было жестоко. Вспоминали лишь тогда, когда заканчивался разговор о главном.

Гранин с серьезным выражением на лице обращался к Кирсанову:

— Тебе, Сергей, поручается очень ответственное мероприятие. Проверь-ка состояние парашютно-десантной службы.

Или:

— Сегодня наведи порядок в комнате высотного оборудования.

И Кирсанов, отлично понимая, что Гранин специально придумывает для него задания, чтобы отвлечь его, не дать окончательно впасть в уныние, на полном серьезе брался за выполнение поручения: копался в документах, проверял парашюты, сроки переукладки, комплектность, выискивал недостатки и тут же намечал меры к их устранению. Когда же с улицы доносились раскаты турбины, он выбегал из помещения и долго смотрел туда, где исчезал взлетевший самолет.

Иногда Сергей усаживался у окна так, чтобы в поле зрения находилась полоса, и ждал возвращения машины, как когда-то, будучи техником, ждал свой «мигарек»…