Серебряное озеро - [10]

В этот ранний утренний час там наверху за некрашеным колченогим столом сидел мужчина, писал письма. На столе громоздились горы бумаг, однако ж нашлось место и для стоячих часов без стекол, для компаса, готовальни и большого бронзового колокольчика.

Мужчина сидел без кафтана, в одной рубахе, в спущенных штопаных чулках и в грубых крепких башмаках; голова с виду непомерно большая, но это обман зрения; шея бычья, тело гигантское, неуклюжая рука, водившая пером, перепачкана смолой, перо двигалось по строке неловко, чуть наискось, но проворно. Письма были короткие, деловитые, без введений и заключений, подпись тоже короткая Петр, разорванная надвое, будто под тяжестью руки.

Петров в российской державе наберется не меньше миллиона, но этот Петр был единственный, главнейший, и подпись его всяк узнавал с первого взгляда.

Липа гудела напевом пчел и шмелей, речушка Стрелка журчала-бурлила, точно самовар, а солнечный восход был дивно прекрасен, пробиваясь сквозь листву и бликами играя на незаурядном лице одного из самых незаурядных и непостижимых людей на свете.

Порой эта необычная голова с короткими волосами выглядела чуть ли не кабаньей, а когда пишущий, как мальчишка-школяр, мусолил гусиное перо, обнажались зубы и язык, словно у геральдического льва; порой лицо искажала гримаса страшной боли, боли мученика, распятого, но затем он брал новый лист, начинал новое письмо, и тогда лоб его яснел, рот улыбался, глаза пропадали, и грозный муж смотрел озорником.

Новый лист — письмецо, записочка, явно адресованная даме; и маска тотчас стала сатировской, сложилась в живописные складки и наконец взорвалась громовым хохотом, поистине циническим.

Утренняя корреспонденция закончена, царь написал пять десятков писем, однако не запечатал — сложит их и запечатает сургучом Катя, жена.

Гигант потянулся, с усилием встал и бросил взгляд на залив. В зрительную трубу он видел свой Петербург и свой флот, строящийся Кронштадт с крепостью и, наконец, обнаружил когг.

«Как это он вошел в бухту без салюта? — подумал царь. — Да еще и стал на рейде, прямехонько против моего дома!»

Он позвонил в колокольчик, и сей же час из укрытых за соснами палаток, где жили караульщики и прислуга, прибежал камердинер.

— Живо пять человек в шлюпку, пусть выяснят, что это за посудина! Ты видишь, чей там флаг?

— Голландец это, ваше величество!

— Голландец! Ну так доставь мне шкипера, живого или мертвого, сей минут!.. Быстро! Но сперва подай чаю.

— В доме-то спят, царь-батюшка, милостивец!

— Так разбуди их, дурень! Стучи в ставни, в дверь! Ишь, спят средь бела дня.

Колокольчик зазвонил, явился новый слуга.

— Чаю мне! И водки! Да побольше!

Слуги бегом пустились исполнять приказания, дом разбудили, а царь меж тем нетерпеливо делал какие-то заметки на аспидных досках и на бумаге. Когда ждать стало невмоготу, он спустился с помоста и принялся яростно молотить палкою по всем ставням. Изнутри донесся голос:

— Погоди чуток!

— Ну уж нет, не затем я родился, чтобы ждать. Поспешай, не то дом подпалю!

Он прошел в сад, взглянул на аптечные растения, вырвал кое-где сорняки, полил. Затем наведался на скотный двор, произвел смотр мериносам, которых самолично завез в Россию. В конюшне ему попался сломанный станок для ковки; он взял пилу и рубанок да и починил поломку. Подсыпал овса любимому рысаку — ведь большею частью царь ездил в экипаже или ходил пешком, верховую езду он полагал недостойною моряка, а считал он себя прежде всего моряком. После этого он зашел в токарную мастерскую и некоторое время крутил станок; однако ж вскоре перебрался к столу с принадлежностями для гравировки по меди, что стоял у окна, и штихелем провел на карте несколько недостающих линий. Он уже хотел было направиться в кузницу, но тут женский голос позвал его к липе.

На помосте была его супруга, царица, в капоте. Дородная женщина с большими ногами, лицо толстое, некрасивое, глаза навыкате, будто с трудом втиснуты в орбиты.

— Раненько ты нынче, батюшка, — поздоровалась Екатерина.

— Нешто теперь рано? Шесть уже!

— Пять только!

Царь взглянул на часы.

— Пять? Так пускай будет шесть! — И он перевел стрелку на час вперед.

Жена лишь усмехнулась, чуть свысока, но не раздражающе, ибо знала, как опасно раздражать этого мужчину. А затем подала чай.

— Вот и занятие для тебя, — сказал Петр, указывая на письма.

— Много-то как.

— Коли слишком много, можно и пособить.

Царица не ответила, начала просматривать письма, а это царю нравилось, потому что давало повод затеять спор, поспорить же он был всегда готов, чтобы во всем оставаться деятельным и бодрым.

— Прости, Петруша, — сказала жена, — но справедливо ли требовать от шведского правительства возмещения за голландские корабли?

— Да, справедливо! Все, что я делаю, справедливо!

— Не понимаю я этого. Наши русские по ошибке обстреливают мирные голландские корабли, а ты требуешь от шведов возместить убытки — потому только, что несчастье случилось в шведских водах…

— Разумеется. Согласно римскому праву, ответственность за содеянное несет страна, в коей совершено преступление…

— Да, но…

— Все равно, кто может заплатить, тот и заплатит; я платить не могу, голландцы не станут, значит, пусть шведы раскошелятся! Это тебе понятно?