Серебряная кровь - [52]

– Это же было твое сознание, – отрешенным голосом произнесла я. – Это все твоя боль. Твои крики.

Я подняла взгляд. Она рассеянно сорвала календулу и начала выдергивать ее оранжевые лепестки.

– Пообещай, что никогда больше туда не пойдешь, – попросила она. Ее нижняя губа дрожала. – Достаточно того, что туда нужно возвращаться мне.

Я окинула взглядом ее профиль: резкую линию носа и нежный подбородок.

– Что случится с твоим телом в реальном мире, если ты останешься здесь?

Джаннула посмотрела на меня, не поворачивая головы.

– Мертвой я им не нужна. Наверное, будут кормить меня. Может быть, моя безжизненность даже их позабавит. – Она выдавила сердцевину цветка, вонзив в нее ногти.

– Так оставайся, – сказала я порывисто, но твердо. – Не возвращайся к этой боли или ходи так редко, как только возможно.

Орма бы не одобрил этот план, но дяде было не обязательно о нем знать.

– Ох, Серафина! – Джаннула схватила меня за руку и поцеловала ее. На ее ресницах сверкали слезы. – Раз мы будем жить как сестры, давай покончим с недомолвками. Ты спрашивала, кто заключил меня в тюрьму. Это были враги моего отца.

Я тихонько присвистнула.

– Но зачем?

– Они надеются, что он заплатит за меня огромный выкуп. Но он не станет. Он меня не любит. Он стыдится меня.

– Мне так жаль, – проговорила я, вспомнив собственного отца. Меня, конечно, не держали в тюрьме, но… свободной я тоже не была.

– Разве не ужасна судьба человека, лишенного отцовской любви? – проговорила она.

– Ужасна, – прошептала я. У меня разрывалось сердце от боли за нее.

Ее губы медленно расплылись в кошачьей улыбке.

Как счастливо мы зажили с тех пор!

Конечно, нам обеим пришлось приспосабливаться к тому, что Джаннула теперь жила в моем сознании. А вскоре сад стал для нее слишком тесен.

– Ты так добра ко мне, и я совсем не хочу жаловаться, – сказала она, – но мне так не хватает зрения, и чувства вкуса, и ощущений.

Я пыталась помочь ей, пропустив через себя зрительные картины, а также вкусы и запахи, как тогда – музыку, но у меня не получалось. Возможно, у меня не было достаточно сильной связи с остальными чувствами, поэтому они не могли преодолеть границ сада и передаться ей.

– Ты не могла бы не закрывать ворота в сад? – попросила она однажды вечером. – Я пыталась открыть их, но они были заперты.

– Сначала спрашивай меня о таких вещах, – сказала я, нахмурившись. Мы сидели в ее садике и ели пирожные, которые по вкусу уступали настоящим. Я понимала, почему она расстраивается.

Она округлила свои зеленые глаза.

– Я не знала, что есть места, куда мне нельзя заходить. Я подумала, раз я теперь тут живу… – Она осеклась и печально на меня посмотрела.

На следующий вечер я оставила ворота открытыми – в качестве эксперимента. Джаннула сообщила, что в сад стали просачиваться некоторые эмоции, ощущения и мысли, но все они были слишком блеклыми. А потом спросила – очень робко и вежливо:

– Можно мне выйти за пределы сада?

Я не знала, что сказать. Инстинкт подсказывал мне, что она просит меня об очень большой услуге.

– Я бы не хотела, чтобы ты за мной следила, – наконец произнесла я. – Даже сестрам нужно какое-то личное пространство.

– Я бы никогда так не поступила, – заверила она меня с такой теплотой, что я удивилась собственной глупости: как я могла в ней сомневаться? Я взяла ее за руку и сама вывела за ворота.

Она была на седьмом небе от счастья, как будто ей удалось сбежать из своей настоящей тюрьмы и увидеть мир. Ее счастье оказалось заразным – я никогда раньше не чувствовала ничего подобного. Я решила, что теперь всегда буду оставлять ворота открытыми – по крайней мере, мне казалось, что это решение приняла я.

Отныне Джаннула бродила по моему сознанию, когда ей хотелось. Она была очень осторожна и старалась мне не мешать, но иногда происходили несчастные случаи. Один раз она задела какой-то шлюз, сдерживающий мой гнев, и я несколько часов рвала и метала, пока она разбиралась, как его закрыть. Потом мы вместе посмеялись над тем, как я накричала на сводных сестер и ударила отца подносом по лысой макушке.

– Знаешь, что интересно? – сказала она мне. – На вкус гнев напоминает голубцы.

– Да ладно? – протянула я между приступами смеха. – Какая нелепость!

– Честно, – настаивала она. – А у твоего смеха привкус марципана. Но приятнее всего любовь. Она словно ежевика.

Я ела марципановый пирог с ежевикой накануне вечером; видимо, он произвел на нее большое впечатление. Джаннула всегда придумывала неожиданные ассоциации, и мне это очень нравилось. Они раскрашивали мой мир в новые тона.

«А это у нас что?» – однажды спросила Джаннула, когда я возвращалась домой после урока, и я внезапно забыла, куда иду. Я нашла реку, но она текла не в ту сторону. Я точно знала, что север находится справа от меня. Однако стоило мне повернуться, мой внутренний компас тоже менял направление. Север всегда оказывался справа от меня, куда бы я ни смотрела. Я крутилась на месте, пока у меня не закружилась голова, а в следующую секунду я упала в реку. Ко мне подплыла баржа, и какая-то женщина выловила меня и отвела домой. Я промокла насквозь, но это почему-то меня смешило. Анна-Мари не стала скрывать подозрений и принюхалась к моему дыханию.