Серебряная кровь - [39]

«Вы, нинийцы, терпимы только на словах», – произнес Абдо, эхом отражая мои собственные мысли.

Над нашими головами раздался такой звук, будто что-то перевалилось через край утеса и летит вниз. Мы инстинктивно отпрянули назад, но это была веревочная лестница. Когда она развернулась до конца, нижняя перекладина все равно не доставала до земли. Жоскан передал мне бумагу, выданную графом Пезавольта, – обещанную художнице награду. Я положила ее в дублет и начала карабкаться вверх. Лестница раскачивалась и терлась о камни, отчего хвататься за перекладины становилось сложнее. К тому времени как я добралась до конца лестницы, костяшки моих пальцев были стерты до крови. Двое монахов в коричневых рясах схватили меня под локти и поставили на землю.

Вход походил на неглубокую пещеру с плоским дном. По всей ее ширине на равном расстоянии друг от друга располагались четыре декоративные колонны. Головы монахов были побриты, если не считать маленьких квадратиков волос на затылках. Отпустив меня, мужчины недовольно вытерли обтянутые перчатками руки о свои рясы, словно я могла их чем-то заразить, а потом повели меня к дальней стене пещеры. Я последовала за ними без слов. Мы прошли через дубовую дверь, закрывавшуюся на железные засовы, и направились по освещенному факелами коридору в самое сердце скалы. Арочные двери по обеим сторонам были закрыты, стояла неестественная тишина. Возможно, Орден святого Абастера приносил обет молчания.

В конце коридора обнаружилась каменная лестница, спиралью уходившая во мрак. Один из монахов снял со стены факел, вручил его мне и указал наверх. Очевидно, здесь они собирались со мной расстаться. Я на секунду помедлила, а потом стала взбираться по крутым ступеням.

Я поднялась на высоту не менее шести этажей. У меня уже начало перехватывать дыхание и закружилась голова, когда в конце лестницы наконец показалась тяжелая дверь. Я слегка толкнула ее, но она не сдвинулась с места. Тогда я навалилась на нее всем своим весом, и дверь, застонав, открылась. Я стояла на пороге просторной и до рези в глазах светлой комнаты. Поморгав и прищурившись, я различила высокие застекленные окна, выложенный плиткой пол, кованый канделябр и строительные леса. Я оказалась в отдельной восьмиугольной часовне на самой вершине скалы.

Я опустила факел в настенное крепление у двери и огляделась в поисках Од Фредрики. На строительных лесах стояла женщина, которая рисовала кусочком угля по голой штукатурке. Она уже успела набросать овал высотой в свой рост, похожий на луковицу нос с раздутыми ноздрями, изогнутый рот и уши с длинными мочками. Теперь я наблюдала, как она дорисовывает пару жестоких, ледяных глаз.

О, эти глаза. Я не сомневалась, что буду видеть их в дурных снах. Казалось, они пронзают меня насквозь и видят мою неполноценность.

Художница сделала шаг назад и внимательно изучила свою работу, затем вытерла руки о рубашку, оставив на спине угольные следы. Ее голову покрывала тонкая шаль, за которой не было видно ее отличительной полудраконьей черты, но я не сомневалась, что это и есть Од Фредрика. Даже в этом схематичном наброске виднелась тень той реалистичной мощи, которой вскоре предстояло воплотиться – здесь было эхо ее предыдущих работ.

Не поворачивая головы, она заговорила ясным, звонким голосом – по всей видимости, со мной. Она, конечно же, услышала стенания открывающейся двери. Увы, я слишком плохо знала нинийский, чтобы понять хоть что-нибудь. Мне удалось расслышать лишь имя святого Абастера.

– Паллэ-дит Горелиано? – Я спросила ее, говорит ли она на моем языке, стараясь не думать о том, насколько ужасно мое произношение.

Она оглянулась через плечо, и на ее веснушчатом лице проступила презрительная усмешка.

– Нэн. Самсамйя?

По-самсамийски я объяснялась сносно.

– Что вы только что сказали?

Она стала спускаться с лесов – неуклюже, словно старушка, страдающая артритом.

– Что всегда читаю писания, прежде чем рисовать лик святого.

– А, – проговорила я. – Разумно.

– За шесть сотен лет картины прошлого исказились. Единственное, что дошло до нас в неизменном виде – это слова святых, – произнесла она, продолжая спускаться. – Заповеди, постулаты, философские замечания. Выдумки. Святой Абастер написал больше всех, и каким же он был монструойго.

Догадаться о значении этого нинийского слова не составляло труда.

– Только посмотрите на него, – сказала она, на секунду замерев, чтобы еще раз взглянуть на рисунок. – Он вас ненавидит.

В его глазах определенно читалась ненависть. Я вздрогнула.

– Он ненавидит нас всех, – продолжила она и с трудом переставила ногу на следующую ступеньку. – Он сбивал с неба драконов силой мысли. Он убил пятерых святых. Самсамийцы надеются, что однажды он вернется. Должны ли мы из-за этого беспокоиться?

Она наконец слезла на пол и стянула шаль с головы. Увиденное не стало для меня неожиданностью, но все равно вызвало шок: ее череп был покрыт серебряной чешуей, как головка младенца бывает покрыта корочками – только гораздо сильнее и страшнее. Огненно-рыжие волосы, пробивавшиеся сквозь просветы между чешуйками, стояли торчком.