Сердце Дьявола - [69]

Вероника, услышав его последние слова, заголосила. София стала было ее успокаивать, но у нее не получилось, и от сопереживания она заплакала сама. Баламута самого тянуло закатить истерику, но, решив, что это будет не оригинально, он задумался, как освободить Бельмондо. Осмотрев и ощупав все, что было можно осмотреть и ощупать, он очень серьезно сказал Борису:

– Ты, главное, в голову ничего не бери... Она меньше станет, и мы тебя вытащим.

– Паразит! Сволочь! Шутник сраный, – ответил визгом Бельмондо. – Тебя бы на мое место!

– А если без шуток, то дела у тебя обстоят очень плохо, – сказал ему Николай, озабоченно почесывая затылок. – Через пару минут уши твои опухнут и все... Придется службу спасения из Москвы с отбойными молотками вызывать...

– Ты, что, серьезно?

– Да. Я все это говорю, чтобы тебя подготовить. Я понял, как тебя надо тащить. Сейчас бабы успокоятся, и мы как дернем! Но уши у тебя начисто соскоблятся, это точно... Так что выбирай, как умирать...

– Не понял?

– Ну, в ближайшие сутки с ушами в этой трещине или через пару месяцев в краале без ушей...

– Ну их на фиг! Тащите, давайте...

– Но учти – кричать от боли можешь, сколько хочешь, но обращать внимания на твои крики мы не будем.

Не дождавшись ответа, Баламут присел перед шмыгающей носом Софией и всхлипывающей Вероникой, растолковал им ситуацию, а когда они полностью пришли в себя, объяснил, что им придется делать для того, чтобы освободить Бельмондо из каменного плена. Затем подошел к Борису и сказал, выговаривая каждое слово:

– Я сейчас возьму тебя за ноги и буду их поднимать, пока твое тело не займет перпендикулярного к стенке положения. И могу сломать тебе шею, если ты ее не напряжешь... Усек?

– Усек, давай начинай, – проплакал Бельмондо, поняв, что собирается предпринять товарищ.

Баламут взялся за ноги товарища и начал их поднимать вверх. Угол наклона стенки, прорубленной трещиной, составлял где-то около пятидесяти градусов, так что угол наклона тела визжащего от боли Бельмондо в перпендикуляре к ней равнялся примерно сорока градусам. Это было здорово, так как в таком положении вес Бориса был на его стороне.

– Слушай, Борис, – сказал Баламут, приготовившись к последнему рывку. – Мне почему-то кажется, что мы тебя вытащим. Зуб даю, а то и два...

Бельмондо перестал голосить, и что-то простонал в ответ. А Николай с девушками обхватили его туловище и одновременно опрокинулись назад.

Вопля, подобного тому, что вырвался из Бориса, никто и никогда не слышал и вряд ли услышит. Баламут воочию представил, как сдираются кожные покровы с ушей товарища и подумал, что для разрядки надо как-то пошутить. Но когда увидел ушные раковины Бельмондо – кровь, ошметки кожи, обнаженные хрящи – шутить не стал... Не смог... Сказал только: "Волосы... длиннее отпустишь..." и отошел в сторону, уступив место Софии, уже разодравшей чистую ковбойку на бинты.

После того, как Бельмондо был перевязан Софией, а последующие объятия и поцелуи Вероники возвратили ему душевное равновесие, было решено продолжить обследование подземелья. Баламут, облазавший не одну карстовую пещеру, знал, что у них, как правило, бывает несколько выходов, а иногда – десятки.

В тот момент, когда Бельмондо, шедший в арьергарде, покидал злосчастную камеру, стены карста задрожали. Последовавший затем толчок был не слабее предыдущих Лишь только землетрясение закончилось, беглецы вернулись в камеру и увидели, что трещина имеет тот же самый вид, что и до толчков, ну разве стала на пару сантиметров шире. Однако никто не захотел совать в нее голову.

Уже не надеясь на благополучный исход подземного путешествия, они спустились на несколько метров вниз и вслед за огнем лучины свернули в одно из ответвлений. Но не прошли и нескольких метров, как пламя лучин приняло безупречную стойку "смирно". Озадаченные беглецы, собрались в кружок, чтобы решить, что делать дальше и... провались в бездонную полость, проломив своим весом ее своды. Их последнее "А-а-а-а!!!" – длилось несколько секунд.

4. Заратустра мечет бисер. – Ревность и искушение. – Беру себя в руки, но оказываюсь в лапах.

"Если бы не было детей, – думал я, прижавшись щекой к прохладной щеке Ольги, – то посадил бы тебя у стенки удобнее и пошел бы к жиле Волос Вероники. Взял бы их немного, вернулся, сел рядышком, посмотрел в твои родные глаза, затем прижался плечом к твоему плечу, – сколько долгих, счастливых месяцев оно было рядом, – и скушал бы этих Волос Медеи, и полетел бы искать тебя по городам и весям... И нашел бы, нашел...

* * *

...Худосоков до вечера не появился, и Полина потащила нас в пещеры. Когда мы уже почти собирались, началось землетрясение. Я перенес Ольгу в штольню – со скал могли посыпаться камни.

Пока земля буйствовала, я рассказывал детям сказки о злодеях, проигрывающим в пух и прах маленьким, но настойчивым феям. Лишь только толчки прекратились, я завязал себе и девочкам нос и рот носовыми платками, и мы полезли в пещеру. Оказавшись в камере с жилой Волос Медеи, Леночка оживилась и, глядя в потолок, стала звать маму. Полина, недовольно покачав головой, взяла ее за руку и повела из камеры вон. Отойдя подальше от жилы, мы сняли свои "респираторы" и пошли по подземным галереям, внимательно осматривая их стены в поисках указательных знаков. Полина, таща за собой Лену, шла первой. В опасных местах она останавливалась и подсвечивала мне фонариком. Я, держа свой фонарик в зубах, тащил Ольгу. В камеру с трещиной мы пришли глубокой ночью, и, естественно, не смогли увидеть, что она имеет сообщение с поверхностью. Решив, что попали в тупик, смирились и легли спать.