Сердце бури - [295]

– Значит, никакой сделки, – сказал Фукье. На его лице были написаны раздражение, насмешка; невозможно сказать, кому она предназначалась.

– Никакой сделки. Он говорит, Дантон дает нам три месяца. – В полутьме его зелено-голубые глаза вопрошающе смотрели на Фукье.

– Это всего лишь слова.

– Думаю, что на миг он решил, будто я пришел предложить ему побег до суда.

– Неужели? – сказал Фукье. – Вы на такое неспособны. Ему бы следовало знать.

– Да, следовало, и правда следовало? – Он отстранился от стены, затем поднял руку и позволил пальцам съехать по штукатурке. – Доброй ночи, – прошептал он и молча пошел прочь, но внезапно встал как вкопанный. – Послушайте.

Из-за запертой дверью слышался гул голосов, который перекрывал громкий раскатистый смех.

– Дантон, – прошептал Робеспьер. На его лице застыло изумление.

– Идемте, – сказал Фукье, но Робеспьер все стоял и прислушивался.

– Как он может? Как он может смеяться?

– Вы намерены простоять тут всю ночь? – рассердился Фукье.

Он всегда обращался к Неподкупному с опасливой вежливостью, но куда девался тот Неподкупный? Крадется по тюрьме, предлагая обещания и сделки. Фукье видел перед собой худосочного юношу, оцепеневшего и страдающего, с мокрыми рыжеватыми ресницами.

– Переведите дантонистов в Консьержери, – бросил Фукье через плечо. – Послушайте, – сказал он, поворачиваясь обратно, – вы это преодолеете.

Он взял Свечу Арраса под руку и подтолкнул в темноту ночи.

Дворец правосудия, тринадцатое жерминаля, восемь часов утра.

– Предлагаю приступить прямо к делу, господа, – сказал Фукье двум своим заместителям. – Итак, на скамье подсудимых – разношерстная компания фальшивомонетчиков, мошенников и жуликов плюс полдюжины видных политиков. Если выглянете из окна, вы увидите толпу; впрочем, в этом нет нужды – ее и без того прекрасно слышно. Это люди, будучи направлены злобной волей, могут повлиять на ход рассмотрения дела и угрожать порядку в столице.

– Какая жалость, что нельзя разобраться с ними иным способом, – заметил гражданин Флерио.

– У республики нет полномочий осуществлять правосудие в тюремных камерах, – сказал Фукье. – Вам прекрасно известно, что все должно происходить публично. Прессы, однако, не будет. Впрочем, в нашем случае это не важно. Отчет, который нам передал Сен-Жюст, это политический документ.

– То есть лживый, – сказал Льендон.

– Да, по большей части. Лично я не сомневаюсь, что преступлений Дантона хватило бы на несколько смертных приговоров, но это не значит, что он виновен в том, в чем мы намерены его обвинить. У нас нет времени, чтобы составить против них связное обвинение. Нет свидетелей, которых мы могли бы выставить, не боясь, что они скажут что-нибудь неудобное для Конвента.

– У вас пораженческие настроения, – заметил Флерио.

– Мой дорогой Флерио, всем известно, что вы находитесь здесь, чтобы шпионить для гражданина Робеспьера. Но наша работа – проворачивать судебные трюки без лозунгов и пустословия. А теперь обсудим противоположную сторону.

– Полагаю, – сказал Льендон, – что, говоря о «противоположной стороне», вы не имеете в виду тех несчастных, которых назначили адвокатами.

– Едва ли они осмелятся защищать своих клиентов. Дантон – знаменитость, он лучший оратор в Париже и куда более искусный адвокат, чем вы двое, вместе взятые. О Фабре можно не беспокоиться. Его дело получило широкую огласку, крайне неблагоприятную для него, к тому же он очень болен и едва ли доставит нам неприятности. Совсем другое дело Эро. Если он снизойдет до возражений, то может быть опасен, потому что у нас против него почти ничего нет.

– Мне кажется, у вас есть документ, относящийся к жене Капета.

– Да, но, поскольку мне пришлось внести в него изменения, я не горю желанием его обнародовать. Не стоит также недооценивать депутата Филиппо. Он известен меньше остальных, но боюсь, совершенно не склонен к компромиссам и запугать его не удастся. Депутат Лакруа – человек рассудительный, своего рода игрок. Наш осведомитель передает, что пока он относится ко всему этому как к шутке.

– А кто осведомитель?

– В тюрьме? Некий Лафлотт.

– Я боюсь вашего кузена Камиля, – сказал Флерио.

– Здесь наш осведомитель скорее нас обнадежил. Он думает, что Камиль не в ладах с головой. Утверждает, будто гражданин Робеспьер тайно посетил его в Люксембургской тюрьме и предложил жизнь в обмен на сотрудничество со стороной обвинения. Абсурдная история.

– Должно быть, он повредился умом, – заметил Льендон.

– Да, – согласился Фукье. – Видимо, так и есть. Поэтому наша тактика с самого начала суда – раздражать и запугивать его. Это несложно, но важно не дать ему защищаться, ибо люди, которые еще помнят восемьдесят девятый год, испытывают к нему особые чувства. Итак, Флерио, каковы наши преимущества?

– Время, гражданин.

– Совершенно верно. Оно на нашей стороне. Со времен суда над Бриссо процедура такова: если после трех дней заседаний присяжные заявят, что удовлетворены, суд можно завершать. Что это значит, Льендон?

– Нельзя ошибиться с выбором присяжных.

– Должен сказать, вы оба основательно вникли в суть дела. Приступим? – Фукье взял список присяжных революционного трибунала. – Треншар, столяр, и Дебуассо, сапожник. Судя по всему, надежная пара плебеев.