Сердце бури - [296]

– Верные люди, – заметил Флерио.

– И Морис Дюпле – кто может быть вернее?

– Нет. Гражданин Робеспьер наложил вето на его участие.

Фукье прикусил губу.

– Никогда не понимал этого человека. Ладно, Ганне, парикмахер, с ним всегда можно договориться. Полагаю, он нуждается в работе – парики нынче вышли из моды. И Люмьер. – Он отметил галочкой следующее имя. – Придется его приободрить, но за этим дело не станет.

Льендон заглянул через плечо прокурору:

– А как насчет Леруа Десятое Августа?

– Превосходно, – сказал Фукье, сделав пометку против имени человека, которого некогда звали маркиз Леруа де Монфлобер. – Дальше?

– Мы могли бы включить Субербьеля.

– Он друг Дантона и Робеспьера.

– Но он придерживается правильных убеждений, – сказал Флерио. – Либо мы поможем ему их выработать.

– А в противовес ему, – сказал Фукье, – добавим Ренодена, скрипичного мастера.

Флерио рассмеялся:

– Чудесно. Я был в якобинском клубе, когда он сшиб Камиля с ног. Но в чем была причина драки? Я так и не понял.

– Бог его знает, – сказал Фукье. – Похоже, Реноден просто безумен. Вы не забыли, что, обращаясь к моему кузену в суде, не стоит называть его по имени? – Он нахмурился над списком. – Не знаю, на кого еще мы могли бы безусловно рассчитывать.

– На него? – Льендон показал.

– Нет, нет и еще раз нет. Ему потребуются аргументы, а нам не нужны люди, способные мыслить логически. Что ж, полагаю, придется ограничиться семью. Едва ли в их положении они станут отказываться. Можно подумать, мне есть из кого выбирать. Значит, придется играть наверняка. Увидимся в суде в одиннадцать.

«Мое имя – Дантон. Это имя довольно известно среди революционеров. По профессии я адвокат, родился в Арси, округ Об. Через несколько дней моим прибежищем станет небытие, моим местожительством – история».

День первый.

– Звучит отчетливо пессимистически, – говорит Лакруа депутату Филиппо. – Кто все эти люди?

– Фабра вы знаете, это Шабо – рад, что вы отлично выглядите, гражданин, Дидерихсен, это Филиппо. Эммануэль Фрей, Юний Фрей – предполагается, вы состоите с ними в заговоре.

– Рад знакомству, депутат Филиппо, – говорит один из братьев. – Что вы сделали?

– Критиковал комитет.

– Ясно.

Филиппо считает по головам.

– Нас четырнадцать. Они собираются вынести решение по делу Ост-Индской компании. Если бы кого-нибудь здесь заботило правосудие, это заняло бы месяца три. У нас три дня.

Камиль Демулен на ногах.

– Отвод, – заявляет он, показывая на присяжных. Ему приходится говорить быстро, чтобы не заикаться.

– Передайте это через ваших защитников, – кратко отвечает Эрманн.

– Я сам себя защищаю, – огрызается Демулен. – Я возражаю против Ренодена.

– На каком основании?

– Он угрожал моей жизни. У меня есть несколько сотен свидетелей.

– Несущественное возражение.

Зачитывают доклад Полицейского комитета по делу Ост-Индской компании. Два часа. Зачитывают официальные обвинения. Еще час. За барьерами высотой до пояса толпятся зрители: в дверях, вдоль улицы.

– Говорят, толпа стоит до Монетного двора, – шепчет Фабр.

Лакруа поворачивает голову к поддельщикам.

– Какая ирония, – замечает он.

Фабр проводит рукой по лицу и оседает в кресле, которое предназначено для главного обвиняемого. Вчера вечером, когда заключенных переводили в Консьержери, он с трудом стоял на ногах, и двое стражников помогли ему доковылять до закрытого экипажа. Временами приступы его кашля заглушают голос Фабриция Париса, и тот пользуется возможностью перевести дыхание. Глаза Фабра все время возвращаются к бесстрастному лицу его покровителя, Дантона. Фабр вынимает носовой платок и подносит к губам. Бескровная кожа блестит от пота. Порой Дантон поворачивается взглянуть на него, затем переводит взгляд на Камиля. Ядовитые солнечные лучи из-за спин присяжных протянулись по черно-белому мрамору. Дело к вечеру, и над головой Леруа Десятое Августа сияет незаслуженный нимб. В Пале-Рояле цветет сирень.

Дантон:

– Пора прекратить это. Я требую, чтобы меня выслушали. Я требую разрешения написать Конвенту. Я требую созыва комиссии. Мы с Камилем Демуленом желаем осудить диктаторские методы Комитета общественного…

Слова тонут в грохоте аплодисментов. Толпа выкрикивает его имя, аплодирует, топает ногами, поет «Марсельезу». Шум подхватывает улица. Эрманн яростно трясет колокольчиком в сторону обвиняемых, а Лакруа трясет запястьем ему в ответ. Без паники, без паники, шевелит губами Фукье. И когда голос Эрманна прорывается сквозь крики, он объявляет, что заседание откладывается. Заключенных уводят в камеры прямо под залом суда.

– Ублюдки, – бросает Дантон. – Завтра я не оставлю от них мокрого места.

«Продан? Я? Для такого, как я, нет цены».

День второй.

– Кто это?

– Нет, другой, – говорит Филиппо. – Кто этот человек?

Дантон оглядывается через плечо:

– Это гражданин Люлье, обер-прокурор, вернее, бывший обер-прокурор Парижского департамента. Гражданин, что вы здесь делаете?

Люлье занимает место рядом с подсудимыми. Он молчит и выглядит потрясенным.

– Фукье, в чем, вы говорите, он виновен?

Фукье бросает гневный взгляд на обвиняемых, затем смотрит на лист бумаги в руке. Яростным шепотом совещается о чем-то с заместителями.