Серая мышь - [101]

— Ну и дурные же вы, мужики, — говорила Лукерья, — пили бы вместо виски молоко и жили бы до ста лет. — Она обняла Богдана, присела на край его кресла и подала ему стакан молока. Богдан выпил его залпом, отломил кусочек коржика, бросил в рот, пожевал и, вопросительно поглядев на меня, спросил:

— Ну, что у тебя? Все прошло нормально?

— Нет, — ответил я.

Богдан резко поднялся.

— Пошли в кабинет.

— Хотя бы вечером о делах не говорили, — с укоризной заметила Лукерья, прошла следом за нами в кабинет, открыла настенный бар и выгребла оттуда несколько бутылок со спиртным.

— У меня гость — с досадой произнес Вапнярский.

— Твой гость не пьет, а у тебя с сегодняшнего дня начинается молочный месяц.

Я сразу же рассказал ему о том, чем закончилась наша беседа с Фишеллом.

— Не пойму: зачем ты втравливаешь меня в это? — спросил я у Вапнярского.

— Для твоего же блага. Ты хочешь стать учителем, а это единственный путь. Тебе помогут.

— Но ведь меня посылают как шпиона. Это верная смерть. Первой семьи я лишился, теперь моя вторая семья потеряет меня. Ты об этом подумал или тебе безразлична судьба твоих товарищей?

— О нет, Улас, далеко не безразлична, — ответил Богдан и в его голосе я не уловил нотки неискренности. — Шпион? Это звучит слишком громко. Главное — надо было дать согласие. Я думал, ты поступишь благоразумнее. Остальное бы я устроил сам. От тебя требовалась всего лишь малая информация. — Богдан подошел к шкафу с книгами, выдвинул один из томиков, достал плоскую бутылочку коньяка, отвернул золотую головку, выпил все до дна и повторил: — Всего лишь небольшая информация. Кто ее будет проверять? Надо им что-нибудь сунуть, понимаешь? Любые сведения! Для нас это — большой плюс, причастность к работе людей, которые желают нам добра, которые сегодня являются нашими союзниками. Других союзников у нас нет. Улас, — Вапнярский умоляюще сложил на груди руки, что было совершенно не свойственно ему. — Не отказывайся, прошу тебя. Ну, что тебе это стоит? Ты поедешь туда, никто тебя там не узнает. Дашь какие-то сведения. Сегодня все годится, лишь бы ты давал сведения, это самое главное, за это платят деньги. И ты станешь учителем…

— А как моя семья? Что будет с ней, если со мной что-то случится? Кто ей поможет, как они будут жить? — закричал я.

— Не горячись, Улас…

— И еще одно, — уже спокойнее продолжал я, — скажи мне, кто из вас говорит правду? Живы мои или нет?

— Их нет в живых, — твердо сказал Вапнярский.

— Кто их убил?

— Разве кто-нибудь знает правду? — вновь с философской велеречивостью изрек Вапнярский.

— И все же…

— Какая разница, Улас, — тем же тоном продолжал Вапнярский. — Что значит смерть двух близких тебе людей по сравнению со страшными концлагерями и гибелью пятидесяти миллионов человек? — скорбно произнес Вапнярский.

— Да, но это мои родные, это люди, дороже которых никого у меня не было! Тебе никогда этого не понять.

Богдан обнял меня, успокаивая.

— Их больше нет, Улас. Они были в той, твоей первой жизни. А теперь у тебя новая семья. И делай все так, чтобы она была здорова и счастлива. Бог с тобой.

29

Джемма снова собиралась в туристическую поездку на Украину. При встрече со мной она была то задумчиво грустна, то необычно для нее возбуждена. За несколько дней до поездки пригласила меня на выставку миниатюр Василия Кричевского-сына. Джемма очень любила этого художника. Любовь, я бы сказал, даже какое-то ревностное отношение к нему было настолько сильно, что Джемма, не написавшая хотя бы маленького отзыва о своих товарищах-художниках, вдруг разразилась большой монографией о Василии Кричевском, упомянув в ней и о его знаменитом отце, братьях и других отпрысках этой семьи талантливых мастеров, сыгравших определенную роль в формировании украинского изобразительного искусства двадцатого столетия, особенно здесь, среди эмигрантов.

Выставку устроили в Эдмонтоне в середине марта. Мы прилетели туда с Джеммой, сняли номера в недорогом отеле и сразу же отправились в галерею, где состоялся уже посмертный вернисаж произведений Василия Кричевского. Художник умер 16 июня 1978 года, а последний день выставки, 18 марта, совпал с днем его рождения — 18 марта 1901 года. Я и раньше бывал на его выставках, видел репродукции картин Василия Кричевского в различных иллюстрированных журналах. В Эдмонте было представлено около ста его репродукций, на сей раз миниатюр, исполненных акварелью, цветными карандашами и тушью. Тематика их разнообразна — тут и пейзажи Слобожанщины, писанные по памяти, реминисценции юных лет, крымские горы и Черное море и рядом — пейзажи Калифорнии. Исполнены они с большим мастерством, во всяком случае, мне так кажется. Эти миниатюры Василия Кричевского по размеру гораздо меньше тех, которые мы привыкли видеть при его жизни. Писал он их совершенно больным, когда уже не мог работать на мольберте, рисовал преимущественно в постели. Обо всем этом мне вполголоса рассказывала Джемма.

— Но и среди этих произведений, — шептала Джемма, — есть настоящие жемчужины искусства. Вот хотя бы эта хатка с мальвами, упирающимися в стреху, или река под горою.

— Это Псел, — уточнил я.