Серая кошка в номере на четыре персоны - [28]

— Перестань, — шепнула она по-туркменски. — Ну чего ты? Было бы на кого…

Он кивнул. «В самом деле, чего это я? Стоит ли обращать внимание?» Легче от этой мысли не стало.

За окном дождь перешел в снег, и по необъяснимому совпадению Анну Герман с ее цветущими раз в году садами сменил Иосиф Кобзон:

«…и память-снег

Лети-и-ит и пасть не может!»

«Семнадцать мгновений весны», — машинально подумал он. — А почему, собственно, семнадцать?»

— Почему семнадцать? — спросил он вслух. — Семнадцать чего? — удивилась она.

— Мгновений весны.

— Ты дервиш, — рассмеялась она.

«Дер-виш, — произнес он про себя. — Дервиш». И попросил:

— Повтори еще раз, пожалуйста.

— Ты дер-виш, — в глазах у нее скакали веселые шайтанята. — Дер-виш, дер-виш!

Что-то дрогнуло в нем, ослабилась какая-то потайная, натянутая до предельного звона струна, и на душе стало легко и радостно, как бывает во сне, когда видишь себя мальчишкой. И — странное дело — субъект по ту сторону стола перестал его раздражать, отступил куда-то на задний план.

Шашлык был отменный, и рислинг приятно холодил нёбо. Утолив голод, он откинулся на спинку кресла и с наслаждением закурил. Они успели перекинуться всего несколькими фразами. Она по-туркменски поинтересовалась, кто этот тип напротив, он по-узбекски ответил, что не имеет ни малейшего представления, но раз это ее интересует, сейчас же наведет справки, она поспешно заверила, что нужды в этом никакой нет, просто этот тип таращит на нее глаза, а они у него препротивные, он предложил турнуть типа из-за стола, но она резонно возразила, что это будет нетактично с их стороны, ведь это они подсели к нему, а не он к ним, что же касается его глаз, то их в конце концов можно просто не замечать, и вообще не мешает быть повежливее с незнакомыми людьми, он хотел возразить, что именно вежливости их соседу по столику и не хватает, но она уже перешла от слов к делу и задала субъекту какой-то ничего не значащий вопрос, и тот опять выставил напоказ свои гнилые зубы.

— …в командировке тут. Сегодня отчаливаю, — уловил он конец фразы, произнесенной писклявым, как у лилипута, голосом.

— А я завтра. Утренним рейсом, — зачем-то уточнила она.

— Рано небось? — поинтересовался субъект.

— В половине одиннадцатого.

«Какого черта она ему все это докладывает?» — возмутился он и вдруг почувствовал себя лишним в этой компании: они говорили о чем-то, а он был всего лишь сторонним наблюдателем. Чтобы избавиться от этого ощущения, он решил выпить вина, но бутылка была пуста, и он стал оглядываться по сторонам в поисках официантки, совсем, как несколько минут назад субъект, у которого не сработала зажигалка.

— Может, коньячку желаете? — предложил субъект, поднимая пузатый графинчик.

Он хотел ответить резкостью, но ничего путного на ум не пришло, и тут, к счастью, объявилась официантка.

— Бутылку «Рислинга», — громче, чем следовало, сказал он.

— Сию минуту, — ответила официантка, сноровисто убирая со стола пустые тарелки.

— Может, хватит? — теперь она говорила по-русски, и он пропустил ее слова мимо ушей.

— А со мной рассчитайтесь, золотко, — субъект достал кожаный, с монограммой бумажник, выложил на скатерть две трешки и забренчал в кармане мелочью.

Официантка заглянула в блокнот.

— Шесть девяносто.

— Шесть сорок, любезная, — сварливо поправил субъект. — Хотел ведь полтинник на чай дать, а теперь перебьешься.

И он демонстративно кинул на стол пару двугривенников. Официантка залилась краской, но промолчала.

Субъект не спеша разложил по карманам сигареты и бумажник и поднялся.

— Веселого времяпрепровожденьица вам.

— До свидания, — сказала она.

Он промолчал.

Он молчал до тех пор, пока не вернулась официантка с бутылкой «Рислинга».

— Здесь будете пить или с собой возьмете?

— Здесь. Откупорьте, пожалуйста.

Халида пристально взглянула на него, но ничего не сказала. Официантка налила вино в фужеры и отошла к другому столику.

— Ну что ты на меня смотришь? — не выдержал он. — Первый раз видишь?

Она покачала головой.

— Сейчас ты, наверное, похож на моего отца.

— Такой же старый? — брякнул он, не подумав, и прикусил язык. Она сделала вид, что не расслышала.

— Он был ужасно упрямый. Мама рассказывала, что когда они решили пожениться, он настоял на том, чтобы свадьбу сыграли на Полтавщине. Как она ни отговаривала — ни в какую. Он туркмен, она украинка. Да к тому же первая красавица на селе. После свадьбы заманили его хлопцы на гумно и поколотили как следует. Неделю отлеживался.

— Это ты к чему?

— А к тому, что мне тебя сейчас ужасно поколотить хочется.

— За чем же остановка? — усмехнулся он. — Начинай.

— Прямо здесь? — ужаснулась она.

— А почему бы и нет? Самое место. Глядишь, и в милицию угодим.

— Этого еще недоставало!

Они взглянули друг на друга и весело рассмеялись.

И за окном перестал сеять снег, и выглянуло солнце, и она глядела на него ясными, как весеннее небо, глазами, и глаза ее беззвучно смеялись.

А потом они отправились вдвоем бродить по Москве. И была Третьяковка, ВДНХ, ажиотаж и несусветная толчея магазинов, и в самом конце дня — золотистая от опавшей листвы скамейка в Александровском саду.

В газетном киоске, куда он подошел купить сигареты, ему попался на глаза последний номер «Звезды Востока». Он пробежал оглавление и выложил на прилавок полтинник.