Серая кошка в номере на четыре персоны - [27]

— «Хлыщет!» — передразнил он. — Давно бы так, а то «не положено»!

— Дак ведь местов нет. — Хитрые мышиного цвета глазки шныряли среди морщин, веером расходящихся от свекольно-бордового носа. — Што мне, жалко, что ли?

Он сдал в гардероб верхнюю одежду, сунул номерок в карман и, увидев, как из-за столика в глубине зала поднялись трое мужчин, тронул ее за локоть.

— Пойдем?

— Ты иди, — кивнула она. — Заказывай. Мне надо позвонить.

— Кому, если не секрет?

— Ты становишься невозможным, — рассмеялась она. — Успокойся, Отелло. Это всего лишь наши бывшие соседи по Ашхабаду. Мать и сын. Сережке пятнадцать лет. Я его зову Серый.

— А он?

— Откликается.

— Не увиливай. Как он тебя называет?

— Ты и в самом деле неподражаем. Он называет меня тетя Халида. Устраивает?

— Его?

— Тебя, несносный ты человек.

Он отошел, но еще некоторое время топтался возле двери в зал, делая вид, что высматривает свободные места, и услышал, как она заговорила с кем-то по телефону.

— Серый? Здравствуй, Серый! Узнал? Ну, молодец! Как у тебя дела? У меня все в порядке…

Рядом с дверью в зал девушка в джинсовом платье и белой пуховой кофточке расставляла сувениры в застекленном лотке.

Он машинально следил за движениями ее ухоженных пальцев с ало-золотистыми ногтями, продолжая прислушиваться к голосу Халиды.

— Да, здесь. Конечно, зайду. Обязательно. Привет маме. Пока, Серенький. Да, послушай, чуть не забыла…

Внезапно его внимание привлекла забавная фигурка из серой замши: отчаянно перепуганный котенок — хвост торчком, выгнутая дугой спина, ошалело выпученные глаза из оранжевых стеклянных бус — чем-то неуловимо напоминал кошку, почудившуюся ему утром в гостинице.

— Можно взглянуть?

Девушка подала ему котенка и улыбнулась.

— Последний остался. Берете?

— Беру.

Халида продолжала говорить по телефону, но он не стал слушать и решительно направился к свободному столику, за которым одиноко коротал время субъект неопределенного возраста, прямой и тощий, как швабра.

— Свободно?

Субъект окинул его безразличным взглядом мутно-водянистых глаз и вяло кивнул. Подошла официантка, заученно ловкими движениями собрала грязную посуду, смахнула крошки со скатерти, спросила, чуть заметно акая:

— Вы один?

— Двое.

— Выбирайте.

Она взяла с соседнего столика меню, положила перед ним на скатерть и ушла, унося на полувытянутых руках горку использованных тарелок.

Включили магнитофонную запись, и Анна Герман доверительно-задушевно сообщила обедающим, что обычные сады цветут один раз в год, а те, что у нас в душе, — «один лишь только раз».

Он покосился на субъекта. Костюм на его визави был серый, из дорогой добротной шерсти, тщательно отутюженный и пересыпанный по воротнику и плечам перхотью с длинных по последнему крику моды волос. И сам он был весь какой-то невзрачный, и ничего не меняло даже то, что повязанный огромным узлом галстук резал глаз немыслимой пестротой красок, а по фисташковому полотну рубахи были в хаотическом беспорядке разбросаны печатные схемы и другие детали какой то технической аппаратуры.

Сигареты у типа были особенные — удлиненные, с позолоченным фильтром, в футлярчике из искусственной кожи, открывавшемся на манер старинной шкатулки. В том, как он лежал раскрытым в стороне от его прибора, чувствовалось стремление во что бы то ни стало произвести эффект, никак не вяжущийся с крысиным выражением остроносого, со скошенным подбородком лица.

«Где-то я его уже видел», — подумал он, попытался вспомнить и не смог, испытывая нарастающее чувство неприязни и раздражения.

Неожиданно субъект подвинул к себе пепельницу, выудил из нее окурок с позолоченным фильтром и принялся щелкать зажигалкой. «Силен, — удивленно подумал он, — видно, не густо у тебя с куревом».

Зажигалка так и не сработала. Досадливо морщась, субъект сунул ее в карман и поискал глазами официантку. Ее поблизости не оказалось.

— Позвольте воспользоваться спичками? — Голос у него был высокий, почти писклявый.

«Ну и голосишко! — подумал он, протягивая коробок. — А в общем, какое мне дело?»

— Благодарю! — Тип явно не собирался брать спички, и он опять ощутил раздражение и неприязнь, взглянул на типа в упор и вдруг обнаружил, что тот смотрит мимо него, куда-то в глубину зала. Следуя за его взглядом, он оглянулся, заранее догадываясь, кого увидит, и не сшибся: по широкому, застланному ярким ковром проходу между столиками шла она — невысокая, ладная, в черно-красном свитере и темно-синих, облегающих, расклешенных книзу брюках. Выражение обрамленного волнистыми волосами улыбающегося лица казалось по-мальчишески задорным, юным и даже чуточку вызывающим.

Он перевел взгляд на соседа по столику. Тот весь подался вперед, словно порываясь вскочить. Блекло-белесая прядь свесилась через всю его физиономию, но субъект этого не замечал.

«Готов», — подумал он со смешанным чувством досады, удовлетворения и гордости, встал и шагнул ей навстречу.

Что-то с нею было не так, он это сразу почувствовал. Продолжая улыбаться, она кивнула субъекту, тот осклабился в ответ, обнажив прокуренные редкие зубы, и приглашающе похлопал по сиденью кресла рядом с собой.

«Ах ты, мразь!» — то ли подумал, то ли прошептал он, чувствуя, как все холодеет внутри и желудок поджимается куда-то под ребра. Она поняла его состояние, быстро повесила сумку на спинку кресла, взяла его за руку и усадила рядом с собой.