Сен-Жермен - [18]
Бомбей в ту пору представлял из себя небольшую по европейским понятиям крепость, охранявшую местный порт. Низкие берега небольшого острова, почти сплошь заросшие мангровыми зарослями, обнимали просторную гавань. Расширявшийся на глазах городок располагался на южной оконечности острова и весь утопал в пальмовом лесу. Собственно Бомбей в ту пору трудно было назвать городом — поселение спустя полвека после своего основания представляло собой одну улицу, от которой отходили короткие, тесно застраиваемые проулки, кое-где упиравшиеся прямо в море. Заполняли его местные индийские купцы и ремесленники, спасавшиеся в этой, купленной «гяурами» местности от бесконечных войн, междоусобиц и грабежей, которые без конца вели между собой индийские раджи.
По узкой, кривой, казавшейся бесконечной улочке бродили орды полунагих, смуглых, исхудавших донельзя людей. Широкие матерчатые полости прикрывали их бедра. Женщины ловко заворачивались в цельный кусок ткани, кромку которого набрасывали на голову. Солнце в Бомбее жгло немилосердно. Базарная площадь была забита толпами факиров, по большей части увечных, иссохших, смуглых до цвета жареного кофе. Ногти у них были длинны и крючковаты, волосы нечесаны, нестрижены. Поразило графа обилие цветов, вокруг паланкина радужным ковром высвечивались белые, зеленые, алые, желтые чалмы и тюрбаны.
Рекомендованный ему хозяин с виду показался Сен-Жермену подлинным персом. Таких он не раз встречал при дворе древних иранских царей. Высокий, чуточку обрюзглый, а на поверку очень ловкий и сильный, с орлиным носом, яркими черными глазами и резко очерченным подбородком, — он ненавидел родину. Говорил о ней как о стране, захваченной дэвами, обесчещенной и опоганенной. Называл Персию «эта страна», однако согласился подыскать человека, который смог бы обучить иноземца языку фарси. Огромные ветхие покои, сданные «фарангу»[41] в наем, были без дверей и окон. Второй этаж был снабжен несколькими террасами, прикрытыми завесями из тонких бамбуковых палочек, называемых чика. Во всем доме не было никого, кроме Сен-Жермена и пары приставленных к «сахибу» слуг. Сам купец с семьей жил при лавке в небольшом деревянном бунгало. По комнатам как ни в чем не бывало летали птицы, в первую же ночь эта бесконечная возня, шуршание и хлопки крыльев, порой резкие, жуткие вскрики довели графа до полуобморочного состояния. Дом успокоился только к рассвету. К тому часу забылся и постоялец — спал так, что встал только к вечеру следующего дня, когда непривычно огромное, прокалившее землю солнце заблистало пониже верхушек пальм в тесных непроходимых мангробах. От мясной пищи Сен-Жермен как всегда отказался насытился плодами и фруктами, попробовал сладости, все было необычайно вкусно, полезно, удлиняло жизнь. На следующее утро его посетил хозяин, явившийся вместе с удивительно высоким и тощим стариком. Редкая козлиная бородка украшала его белокожее лицо. Занятия начались сразу же. Наряду с фарси учитель по просьбе Сен-Жермена одновременно давал ему и основы санскрита и хинди. Наконец-то граф попал в родную стихию — он добывал знания. Суматошные птицы уже не досаждали ему по ночам. Наоборот, их крики и ночная возня во сне превращались в звуки чуждой речи. Через неделю ученик поразил жреца-атравана, диктовавшего ему текст из священной Авесты. Граф записывал слова на двух листах одновременно левой и правой рукой. Правой на фарси, левой — на санскрите. Атраван, словно пораженный громом, долго разглядывал рукописные тексты, потом впал в транс. Глаза его закатились, сам он стал совсем как каменный. По-видимому, усмехнулся Сен-Жермен, решил посоветоваться с Заратуштрой.[42] Скоро старик очнулся, молча поднялся и не спеша, с поклоном удалился. С того дня в дом к купцу зачастили старейшины общины парсов. Весь день, вплоть до наступления темноты — огнепоклонники полагали ночь владением злобного Ангра-Манью — они проводили в беседах с удивительным «фарангом», нараспев читали тексты из Авесты. Старики задавали коварные вопросы о предыдущих жизнях графа, виделся ли он перед прибытием в Бомбей с неким святым. Сен-Жермен искренне поведал, что встречать Заратуштру ему доводилось — его лицо являлось ему в одном из самых обширных пузырей, — разговаривать же нет. Был великий старец мрачен, погружен в себя и только то и дело что-то подсыпал в небольшой костерок, разведенный в священной жаровне. Огоньки вмиг оживали, начинали брызгать искрами, волноваться, однако, признался Сен-Жермен, постичь тайну языка огня ему не удалось. Когда же речь зашла о волшебном напитке «хаума» или «сома», как это питье именовалось на санскрите, графу после долгих трехдневных совещаний было позволено попробовать его. Огнепоклонники сочли его за посланца Заратуштры, который, оплакивая участь своих сынов, изгнанных из Персии, решил проверить, как нынешнее поколение поминает заветы отцов. Это было сильное, сразу шибающее в мозг средство. Готовили его из хвойника, произрастающего в предгорьях Гималаев. С помощью особых приемов извлекали особую эссенцию,
