Сен-Симон - [28]

Есть, конечно, и более левые представители социальных течений. Авторы утопических романов вроде Тифень де ла Роша и Ретиф де ла Бретонна рисуют картину идеального общественного строя, где путем государственного воздействия устранено неравенство состояний. Указываются даже конкретные мероприятия: периодический передел имуществ, отобрание земли у всех земледельцев, не засевающих своих участков, таксация цен на жизненные продукты и т. д.

Одинокий мечтатель Шаппюи идет еще дальше и подает Учредительному собранию ряд докладных записок, где рекомендует ввести во Франции коммунизм и разбить всю страну на определенное число крупных коллективных хозяйств; в хозяйствах этих не существует индивидуальной семьи, мужчины и женщины живут в общежитиях, сельскохозяйственное и промышленное производство ведется по общему плану. Более или менее родственные идеи проводят публицисты Буассель, Госселен, Сильвен де Марешаль, а в начале 90-х годов выступает с проповедью социального уравнения и Гракх Бабеф. Но в массах эти идеи прививаются слабо, и в своих требованиях парижский пролетариат не идет дальше частичных реформ.

Несколько особняком и от «филантропов» и от коммунистически настроенных публицистов стоит организация, созданная в 1790 году аббатом Фоше, — так называемый «социальный кружок» (cercle social).

Издаваемый кружком орган «Железные уста» («Bouche de Fer») определяет свое направление следующим девизом: «все для народа, все через народ, все народу». «Железные уста» осуждают социальное неравенство, но практическая программа, выдвигаемая журналом, довольно скромна и не выходит из рамки буржуазного строя: учреждение национальных мастерских для безработных, принудительная продажа необрабатываемых земель, ограничение прав наследования таким образом, чтобы стоимость земельных участков, принадлежащих одному лицу, не превышала 50 тысяч франков, — вот содержание того «аграрного закона», против которого мечут громы и молнии не только умеренные, но и монтаньяры. К этой организации примыкают люди из самых различных слоев, но сколько-нибудь сплоченной группы они собою не представляют. Это — не политическая партия, а нечто вроде «союза для изучения социальной политики». Политическое влияние «социального кружка» слабо, и в 1792 г. он прекращает свое существование.

Эти течения, конечно, не остаются неизвестными для Бонома: он нередко наезжает в Париж, а с некоторыми из филантропов — Ларошфуко и д'Аржансоном — он кроме того связан личными отношениями. Но ни к одному из этих течений он примкнуть не может. Коммунистические идеи ему чужды: он — сложившийся индивидуалист, и общность имущества привлекает его столь же мало, как и наследственные привилегии.

Филантропические планы Ларошфуко, идея о том, что каждый гражданин имеет право на жизнь и должен быть обеспечен работой, не противоречат его мировоззрению, да и картины нищеты, которые он наблюдал в Париже и провинции, не могут оставить его равнодушным. Беднякам нужно помочь, социальные бедствия необходимо если не устранить, то хотя бы смягчить, — эта мысль окончательно укрепляется в нем под влиянием уроков революции. Но он слишком дальновиден, чтобы считать филантропию решением социальной проблемы. В нем все более и более крепнет убеждение, что решить ее может не социальная помощь, а развитие производительных сил. Индустрия — вот подлинный лозунг дня, предпринимательская деятельность — вот наиболее простое и действительное средство исцеления социальных зол.

Чем сильнее овладевают эти мысли Бономом, тем яснее становится ему, что в пероннском захолустьи ему не место.

В самом деле, что делать ему в пероннской коммуне? Стать вождем масс он не может — по его убеждению аристократы, хотя бы и покаявшиеся, не пригодны для этой цели. Хорошо было бы сделаться крупным предпринимателем, но для этого нужны капиталы, а их у Бонома нет. Превратиться в рядового крестьянина и копать землю лопатой? Это можно. Это даст занятие рукам, — но куда девать голову, в которой с утра до вечера роятся планы великих дел? Тупик, безысходный тупик…

Естественно, что, проделав эксперимент «опрощения» до конца, Сен-Симон принимается за новый. Новое поприще открывается для него с того момента, когда Национальное собрание постановляет приступить к распродаже национальных имуществ (начало 1791 г.).

Земельная спекуляция и тюрьма

С первых же дней своего существования новая конституционная Франция очутилась на краю финансового банкротства. Для погашения четырехмиллиардного государственного долга, оставленного в наследство старым режимом, не имелось никаких средств, и даже проценты по нему нельзя было уплачивать за счет обычных налоговых поступлений. Проект внутреннего займа провалился, — крупные парижские капиталисты отказались на него подписаться. Чрезвычайный налог в размере одной четверти годового дохода дал слишком скромные суммы. Добровольные пожертвования, к которым ораторы Национального собрания призывали французский народ, дали еще меньше. Для предотвращения краха приходилось изыскивать чрезвычайные источники.

Таким источником оказались церковные имущества, стоимость которых по приблизительным исчислениям составляла около 4 миллиардов ливров, т. е. почти равнялась общей сумме государственной задолженности. 2 ноября 1789 года по предложению Талейрана все церковные имущества были объявлены национальной собственностью, в марте 1790 года было постановлено приступить к их продаже, а с конца 1790 года государство начало фактическую их ликвидацию. Выполнение этой задачи было возложено на муниципалитеты, которые должны были покупать у казны национализированные земли и движимость, а затем перепродавать их частным лицам. Муниципалитетам рекомендовалось продавать землю возможно более мелкими участками, дабы как можно шире распылить ее среди крестьянского населения.