Сень горькой звезды. Часть вторая - [23]

– Веселей катай, юнга! – подбодрил его Брянцев. – Я последнюю наливаю, помогу.

Андрей отер рукавом пот и взялся за очередную: наконец-то кончаются эти бочки.

– Береги пятки, юнга, стопчу! – догнал его со своей бочкой Жорка. – Полундра!

– Ты свою бороду береги – на бочку намотаешь! – весело огрызнулся Андрей. Но дорогу не уступил и приналег на крутой бок.

Гулко ухнул и покачнулся неводник от двух почти одновременно принятых бочек, качнулось у Жорки в глазах серое небо и поплыл под ногами берег. Зашатался капитан, схватившись за правый бок:

– Кажется, отплавался. Вывози меня отсюда, Андрюха, в больницу. Совсем плохо мне.

– Прямо в Вартовск? – уточнил Андрей.

– А куда больше, – подтвердил капитан. – Больше некуда. Да до него и ближе.

Прогретый мотор схватил сразу, и «блоха», освобожденная от буксира, отскочила от берега, задирая высокие усы-буруны. Ручка газа – на «самый полный». Сколько идти до Вартовска – час, полтора? А если на Оби волна? Нет, лучше идти протокой: течение тише да и волны нет. До вечера успеют. Резанка – протока тихая и извилистая. По ней можно выйти к самому Вартовску. Останется километров пять по обской волне. А «блоха» волны не любит: мелкая тварь.

– Ерунда – проскочим! – легкомысленно решает Андрей, сворачивая в Резанку. – Держись, дядя Жора! Больница скоро!

– На мыс не выскочи на повороте, – простонал тот, – да осторожней: на плесе залить может.

– Ладно! – отмахнулся Андрей. – Мы аккуратно.

– Андрюха! Слушай мою команду: если зальет нас волной – хватайся за спасательный круг и не вздумай выпустить, – повторно проинструктировал капитан. – Есть у меня в Николаеве друг и наставник Трушин Александр Алексеевич, моряк Дунайской флотилии, у него о спасательном круге песня сложена, слушай и мотай на ус:

Все снится мне, что я плыву по Бугу,

За нами истекает кровью Брест.

Бросаясь в воду, заявил я другу: –

Нас флот не выдаст и фашист не съест.

Я раненный барахтаюсь в пучине,

Надежный круг далеко отнесло.

Казалось мне, что скорою кончиной

Окончу я морское ремесло.

Но не решалась внутрь принять пучина

Того, кому и жизнь не дорога:

Очнулся я на плавающей мине,

Обняв ее за страшные рога.

От судороги пальцы цепенели,

Когда вблизи раздался плеск весла:

Меня в бинокль матросы разглядели.

Так нимфа смерти жизнь мою спасла.

Мотор баркаса стонет от натуги,

Стремясь преодолеть водоворот.

Он песнь поет спасательному кругу –

Кто хочет выплыть – тот мне подпоет.

Когда тебя любимая подруга

Обманет и к обрыву поведет –

Не покидай спасительного круга,

И он тебя от бездны отвлечет.

Не обольщайся ласками подруги:

Возможно, ты пригрел себе врага.

И думаешь, что держишься на круге,

А сам повис у мины на рогах.

Я тем, кто выплыл, песню посвящаю,

И вас прошу подпеть и подыграть

Для тех кругов, где нас воспринимают

И на плаву готовы поддержать.

Ну что – нравится песня?

Андрей кивнул утвердительно – песня заставляла задуматься.

– Еще бы не понравилась, – загордился Мариман. – Ее такой человек сложил. Александра Алексеевича после взрыва бронекатера в воду выбросило, но он не утонул, а от контузии потерял речь и память, долго лечился по госпиталям, однако выплыл – восстановился. И даже песни писать стал. Представляешь: руки как от озноба трясутся, ложку ко рту поднести не может, чтобы супа не расплескать, а песни поет и смеется, как молодожен. Хотя судьба у него, как и у большинства флотских, не сахар. – Мариман тяжело вздохнул и умолк, то ли устав, то ли задумавшись.

Узкая Резанка выплюнула «речную блоху» на обской простор неожиданно, как пробку из горлышка, и крутобокий водяной вал накрыл нос катерка и брызгами застучал по брезенту тента. Мутная волна прокатилась по лобовому стеклу и сбежала к бортам. Мотор словно подавился, стрелка тахометра качнулась к началу шкалы оборотов, и сердце замерло: неужели? Но двигатель недовольно заворчал, выплюнул сгусток дыма и выгреб на гребень волны.

– Сбавь ход! – прокричал Жорка, с трудом приподнимаясь на локтях. Но Андрей уже и сам догадался: потянул рычаг управления насосом на себя. «Больше скорость – меньше ям, больше дела слесарям», – припомнилась любимая поговорка учителя машиноведения. Катер перестал зарываться и принимать на палубу воду – плывем!

«Блоха» то проваливалась между гребнями, то вползала на них, и желанный дебаркадер вартовской пристани то появлялся, то исчезал за беснующейся водой.

Козлами кудлатыми море полно.

И трутся арбузы, и в трюме темно...

Странное дело: впервые попав в подобную круговерть, а может, благодаря именно этому, Андрей не испытывал ни страха, ни усталости. Корабль слушался рулевого, гордость за себя переполняла его сердце, и он бросал в лицо стихии отчаянные стихи:

Я песни последней еще не сложил,

А смертную чую прохладу...

Я в карты играл, я бродягою жил,

И море приносит награду.

Мне жизни веселой теперь не сберечь:

И руль оборвало...

– Сто чертей! О чем это я? – Андрей покосился на капитана – тот слушал.

– Ну, что замолк? Давай дальше.

– Да там конец – не очень...

– Все равно. Я хочу знать – рассказывай.

– Ну ладно, – согласился Андрей. – Короче говоря, потонули они, а арбуз с вырезанным на нем сердцем приплыл к берегу: