Сень горькой звезды. Часть вторая - [22]

Не видел Брянцев милицейских разборок! Еще с детдома ему известно, чем они кончаются: и потроха отобьют, и статью прилепят. Нет, не стоит лежать Жорке как гусю со связанными лапами и ждать, когда милицейский «воронок» под окном дверью схлопает. Слабо вяжет ментовка свои узлы – развязалось полотенце на Жоркиных запястьях. Доведись Брянцеву вязать усатого – не ослаб бы морской узелок. Поднялся Брянцев со своего любимого старого дивана, отряхнулся, причесался, оглядел на прощанье первое и последнее свое собственное жилье, отметил, что исчезла из комнаты дочкина кроватка, но долго раздумывать не стал: время было уносить ноги. Хорошо, что и чемодан собирать не пришлось – все при себе. Хлопнул за собой дверью Брянцев – как концы отрубил. Куда рулишь, штурманок? Где твоя заветная звезда, что выведет тебя через неспокойное житейское море к тихой гавани? Молчат дома, молчат облетевшие акации, только одинокий трамвай дребезжит перед остановкой. На лбу у трамвая надпись: «вокзал». Хорошо, пусть будет вокзал.

«Куда подальше, – неопределенно пробормотал он железнодорожной кассирше. Города роились в еще пьяном мозгу, не обретая конкретных названий, пока наверх не выплыло воспоминание о городе детдомовского детства и не заслонило остальные. – До Тюмени, плацкартный».

На верхней полке думать никто не мешал, и в воспаленном сознании Маримана рождались строки:

Лениво уносят холерные реки

В загнивший лиман свою мертвую кровь.

Сегодня над Бугом погибли навеки

Огромное счастье, мечта и любовь.

По шпалам скрежещут железные стрелки,

Вокзал Николаев в плену поездов.

На этом перроне разбились навеки

Семейное счастье, судьба и любовь...

Недаром Георгий среди друзей слыл романтиком.

Паровоз пугал ночь гудками, стучал колесами по стыкам, вагон раскачивался ну совсем как корабль, и в нем так же кисло пахло кубриком. Понесло Жорку по течению. И когда наконец отыщется берег, к которому давно пора бы уже пристать?.. А пора приставать. Приставать пора...

– Дядя Жора! Очнись, приставать пора! – это Андрейка трясет за плечо задремавшего Маримана. – Гляди, буровая близко, приставать надо, а я с возом на буксире не сумею...

И верно: пока дремал Брянцев, Андрей из Неги вошел в Варгас и уже подходил к буровой. «Молодец парнишка», – отметил про себя капитан «блохи», а вслух скомандовал:

– Сбавляй ход до малого и гаси скорость течением. А теперь руль круто влево, чтобы неводник на швартове за кормой прошел и в нас не врезался. Порядок! Теперь бери конец и марш на берег – причаливать.

На берегу тоскливо, как на кладбище. В брошенных вагончиках чья-то пакостливая рука успела повыхлестать окна и сорвать двери. Сорвала, да тут же в грязи и бросила, чтобы не менее дурные сапожищи утопали их грязью. В распахнутом складе – стальные тросы, поржавевшие болты, груда мешков с оканемевшим цементом и реактивами. Чуть поодаль, среди непросохшей лужи, порыжелый от схлынувшей воды трактор, а возле бывшей дизельной – тридцатикубовая емкость с соляркой.

Еще недавно здесь кипела жизнь, грохотал станок и работал трактор. А в обжитых вагончиках спали и веселились люди, дымила кухня и пелись песни. Теперь тишина и разорение. Стыдливый кипрей, пытаясь прикрыть увечье земли, выстрелил местами своими сиреневыми стрелами, да вездесущая крапива торопилась освоить брошенную завоевателями недр землю. С победой оставив поле боя за приобскую нефть и не скорбя о потерях, победители спешно передислоцировались на новый, еще не топтанный сапогами покорителей плацдарм, побросав остатки боевого снаряжения на поживу мародерам и просто случайно проплывающим мимо, каждый из которых, намагнетизированный мрачным зрелищем, считал своим непременным долгом пристать на часок и побродить среди развалин, чтобы отодрать или отвинтить что-нибудь про запас, в меру своей фантазии и способности унести. Андрей тоже шел к бывшему складу с намерением отодрать две-три плахи, чтобы по ним закатывать в прижатый к берегу неводник бочки с соляркой. Удрученный гнетущей картиной разорения, он постарался поскорее миновать некрополь из балков и остановился перед трактором, вросшим в грязь по самые ленивцы гусениц. Схлынувшая вода оставила речной сор на уже порыжевших траках, в порах радиатора, на полу кабины.

– Какую технику загубили! – огорчился Андрей. – Это же «С-100», «сотка», сто лошадиных сил! А в колхозе «сороковка» несчастная, и на ту не надышатся, берегут, на лошадках выезжают.

– Не жалей, Андрюха, железа. У нас людей не жалеют, не то что лошадей или трактор, – откликнулся подошедший Брянцев. – Это если человек умрет, то не оживить, а технику можно. Вот подсохнет – заменят масло, продуют цилиндры – и заведется как миленький. А не заведется – так новый затребуют: на Урале железа много.

Пустые бочки перекатывали на берег, поближе к емкости. Мариман приспособил шланг, и в бочку забулькала пахучая струя.

– Может, один перекатаешь их в лодку, а я бы поналивал, – обратился он к Андрею. – Мне что-то неможется.

– Катать – не таскать, – согласился Андрей, надевая верхонки. – Это мы можем.

В общем, расхрабрился, не думая, что и для катания сноровка потребна. Быстро откатил одну, чуть потише другую, четвертую совсем медленно, пятую – кое-как, а после шестой совсем умаялся и присел отдышаться: не привык.