Сень горькой звезды. Часть первая - [44]

«Доигрались с ракетами на Кубе! – прояснилось в мозгах у Никиты. – Началось!» Споткнувшись об упавшую на колени Анну, он прихватил ружье и выбежал на двор. Его ближайший сосед Федор Каторгин тоже оказался на улице и тоже с ружьем.

– Возьмем сигнальщика! – крикнул ему Никита и, перепрыгнув изгородь, первым устремился вдоль улицы. За его спиной по подстывшей дороге затопало множество ног. Это другие соседи не пожелали отстать. Многие оказались с ружьями.

Вслед за потухшей ракетой взлетела новая, и по ее следу охотники определили: сигнальщик сидит за засольным.

– Окружай! От нас не уйдет!

Никита направил Федора с частью команды улицей, а сам с остальными пошел в обход по ноздреватому речному льду, чтобы отрезать шпиону путь в буераки за Обью. Им на дороге попался Виктор Седых, как и другие, при ружье.

– Вива Куба! – поприветствовал он ватагу.

– Вот именно – Куба. Следуй за нами, – скомандовал ему Никита, соображая на бегу, как бы подкрасться понезаметнее.

Витька присоединился было к ватаге, но приотстал и вскоре потерялся за огородами. А Никита уложил свою команду в снег под береговым обрывом и стал выжидать, пока с другой стороны засольный не обложит команда Федора. Луны не было видно, подтаявший снег не искрился. Старый засольный чернел настороженно-таинственно.

Как раз в это самое время или чуть-чуть пораньше доярка Дуся Абросимова благополучно разрешилась родами. Удалось ей это на редкость беспрепятственно, и теперь она утомленная и счастливая лежала среди подушек и ждала, когда повитуха Еремеевна покажет ей долгожданного первенца. Наконец Еремеевна поднесла к ней белый сверточек. От керосиновой лампы по стенам плясали тени, а по углам таилась тьма. Дуся приподнялась на локтях, чтобы в полусумраке получше разглядеть красное сморщенное личико.

– Дайте света! – попросила она.

И тотчас за окном щелкнуло, словно невидимым выключателем, потом зашипело, и двор, и окна, и вся изба наполнились ослепительно-белым сиянием. Еремеевна ойкнула, уронила младенца на одеяло и спешно устремилась под кровать, где и застряла между сундуками верхней половиной. Не успели Еремеевну извлечь и успокоить, как сполохи за окном повторно засияли, а по дороге к околице протопала вооруженная команда и раздалось несколько выстрелов.

– Ой, не к добру!

Стрелял Федор Каторгин, давая знать Никите о завершении охвата засольного. Никита поднял своих, засольный взяли по всем правилам и без потерь, но сигнальщика не застали.

– Ушел шпиен, опытен, – сокрушался Никита впоследствии за столом у Чулкова. – Но в другой раз не уйдет!

Чулков соглашался. Он всегда соглашался с другом.

Так, под ракетный и ружейный салют, родился Юрка Абросимов, ставший спустя годы болью и гордостью земляков. Он проживет жизнь короткую. Закончит летное училище, будет служить за границей и сгорит со своим вертолетом в чужом небе, заслоняя собой пассажирский самолет от бандитской ракеты... Но пока он сопит в пеленках и о своем будущем геройстве не думает.

Нынче в героях другие ходят. Например, Герасимовых старший сын, которого со времен венгерской заварухи дома не видели. Там, в Венгрии, он тяжелое ранение получил, с год потом в госпиталях мыкался, а выздоровев, остался на сверхсрочную. Нынешней зимой сообщил, что весной вернется. Ждут его сегодня не одни родители. Вспоминают и у костра, что мерцает на пристани у подножия старых кедров. Ждут солдата и молодые ребята, которым пора призываться, и бравый Никита Захаров ждет: на одной земле кровь проливать пришлось. Вот он устроился у огня и, пошевеливая палкой угли, рассказывает обступившим костер комсомолистам:

–...Питаются мадьяры исключительно помидорами и стручковым перцем. Они этого перцу осенью заготавливают больше, чем мы чебаков вялим на зиму. Идешь по улице – все дома и заборы от связок стручков красные. Они этот перец и с хлебом, и с супом, и так едят, заместо гороху...

Закончить Никите не дали, прервали хохотом. Ах, молодость! Им бы только поржать. Заливаются:

– Ох и брешешь ты, дядя! Да кто же осмелится стручок перца съесть! Его лизнешь – и то дух захватывает...

Никита расшевелил угли, выкатил на песок дымящиеся печеные картофелины и попробовал терпеливо пояснить:

– Вы такого перца и не пробовали, он у них сладкий...

Новый взрыв хохота прервал почтенного Никиту:

– Вот дает! Перец сладкий! Как конфетка!

Мужики, и те ухмыляются, не верят, а Зойка Михайлова переглянулась с Витькой Седых, тот растянул меха и провел по перламутровым клавишам, и зазвенела новая частушка над пристанью: «Не корми меня, дружок, шоколадкою. Принеси мне хоть разок перца сладкого...»

Все снова хохочут, и Никита с ними. Печенки приостыли, и к ним потянулись нетерпеливые мальчишечьи руки. Берут по одной, обжигаясь. Но вот из темноты, из-за спин, выныривает узкая костлявая ладонь с длинными пальцами, сумевшая ухватить сразу две картофелины: это Миша Тягунов спешит приобщиться.

Непонятная личность Тягунов. Все в нем странное, начиная с имени. Говорят: маленькая собачка до старости щенок. Тягунов и по возрасту не маленький – за сорок, наверное, и ростом, слава Богу, удался, разве что костлявый да нескладный. Но есть в нем что-то неуловимое, дающее всей деревне основание называть его полупрезрительно Мишей.