Сень горькой звезды. Часть первая - [41]

Борис приумолк, как бы переводя дух и задумавшись. В наступившей тишине стало слышно, как капают в ведро с соска рукомойника звонкие капли, тихонько потрескивает в лампе фитиль и украдкой всхлипывает хозяйка. «Господи! И до чего же все эти мужики непутевые! Далась же им эта охота: одной рукой жену обнимают, а другой за ружье держатся. И неизвестно еще, что дороже. Да нет, известно. Из-за жены никто из них еще не замерз, не утонул, не застрелился, не пошел под суд, а ради охоты – всегда пожалуйста. Такой и мой мужичонка был, и этот не лучше – одним миром мазаны. Видать, судьба мне маяться...» – так она причитала про себя беззвучно. От жалости к себе и к неудачнику гостю Софья не смогла удержать давно искавших выхода и отяжелевших от времени слез. Одна за одной они покатились по ее щекам. Стесняясь показать слезы, Софья спросила, чтобы отвлечь от себя Бориса:

– А как было дальше?

– Да чего там долго рассказывать. Отработал я три года на хозяина. Возвращаюсь в родные места, вижу: в моем доме чужие люди хозяйничают, а женушки и след простыл – уехала неизвестно куда. Заглянул я к приятелю Ришатке: «Ружье мое живо?» «Йок, – говорит, – нету. Продал его, чтоб коня нового купить. Бери мое взамен...» Лежу я ночью на полу у Ришатки, и не спится мне, все думаю, как буду дальше жить. Остаться в поселке – значит всем на смех так вечно и щеголять в рогах, что мне в наследство жена оставила. Нет, думаю, лоси и те по весне рога сбрасывают, а мне что – постоянная осень? Взял я у Ришатки его ружьишко, повидался с родителями и махнул на Север. С тех пор здесь живу...

Борис окончил и, подняв глаза от тарелки, по которой все время бесцельно елозил вилкой, взглянул на вдову, дабы оценить последствия своего рассказа. Софья беззвучно плакала и, не успевая вытирать крупные слезы концами косынки, пыталась утаить их, отворачиваясь от света. «Доспела», – определил Борька и, вскочив со стула, подхватил и притянул ее к себе.

– Голубушка моя...

Софья мягко подалась навстречу и приникла к Борису горячей и мягкой грудью. Последние слезы еще неуверенно катились из-под опущенных ресниц, но полные влажные губы уже раскрылись навстречу поцелую, а сердце изготовилось выпрыгнуть из-под вязаной кофты и если и не смогло вырваться наружу, то только благодаря прочности домашней вязки.

Борькина голова закружилась в дурмане. Он уловил ее упругие губы и, ощутив, как податливо и ожидающе прильнула к нему Софья, жадно и гордо решил: «Моя!» И в этот же поворотный и неповторимый миг взвыл на всю избу оострой и неожиданной боли в левой ягодице. Выпустив из рук оторопевшую Софью, от чего она кулем шмякнулась на пол, Борька стал спешно шарить рукой за спиной, чтобы устранить проклятую занозу, но рука его непредвиденно наткнулась на собачье ухо: бдительно следившая за гостем Фроська тенью скользнула со своего поста под занавеской и вцепилась в поджарый зад гостя как раз в тот момент, когда он неосмотрительно посягнул на ее хозяйку...

В дремотную тишину избы ворвались грубые ругательства оскорбленного гостя, кружащего по комнате в тщетных попытках оторвать от себя собачонку, строгие окрики хозяйки, возымевшие действие лишь после того, как ей удалось наградить Фроську увесистым пинком, вскользь перепавшим и Борису. Фроська немедленно бросила провонявшие смолой и махоркой давно не стиранные брюки и поспешно убралась обратно за занавеску, чтобы из безопасности излить свое негодование визгливым лаем.

– Фроська, молчи! – вскинулась на нее Софья, но припоздала. Громче собачьего лая с лежанки раздался басовитый рев и показались босые ноги слезающей на пол Любки:

– Ма-амка-а, не трогай Фроську!

Мать поспешила ее успокаивать.

Борька оценил ситуацию как безысходную, медленно всех выругал и захромал к выходу. Хлопнувшей за ним двери в избе никто не услышал.

Глава десятая. Вива Куба!

Костры на пристани продолжают пылать, своим жалким светом пытаясь сократить растянувшуюся до бесконечности ночь.

Чуток охрипшая молодежь, напевшись и наплясавшись вдоволь, от наступающей со всех сторон прохлады собралась поближе к огню и слушает негромкие разговоры. Никто и не думает уйти. Потом, после первого рейса, когда наладится регулярное пароходное движение и станет известно расписание, сама собой отпадет необходимость нести эту ночную вахту, но все равно, уже меньшим числом, будут собираться люди у четырех кедров жечь костры и ждать. Ждать новостей, ждать новоселов, ждать детей и гостей, ждать свежей почты и, главным образом, ждать перемен, которые с одного лишь парохода и могут свалиться на однообразную жизнь поселка.

Скоро уже, скоро придет время, когда, отгудев на прощанье, исчезнут с Оби пароходы, уступая фарватер скоростным «Метеорам», осиротеет пристань без своих уютных кедров и никто уже не придет сюда с гармошкой жечь костры и коротать в ожидании ночь. Не нужна станет старая пристань. Все переменится. И, вероятно, никто не вспомнит, что все перемены в поселке начинались всегда отсюда, со старой пристани.

Именно здесь запрошлой осенью высадилась с обшарпанной баржонки партия геофизиков. Одинаково одетые в тонкий брезент мужики дружно выгрузили на берег целую кучу снаряжения и, главное, новенький трактор ДТ. Это было уже событие, и смотреть на него сбежался едва ли не весь поселок. Почти половина жителей отроду дальше Вартовска не выбирались, а потому трактор только в кино и видели, а тут вдруг живой, новенький, урчит, ворочается – как не поглядеть?