Семья Малаволья - [53]

— Мы трудимся, как муравьи, — говорил хозяин ’Нтони; и каждый день он пересчитывал деньги и бродил возле дома у кизилевого дерева, поглядывая наверх с заложенными за спину руками. Дверь была закрыта, воробьи чирикали на крыше, и виноградная лоза медленно-медленно покачивалась над окном. Старик влезал на стену огорода, в котором, точно море белых султанов, покачивался молодой лук, и потом бежал к дядюшке Крочифиссо, чтобы в сотый раз ему повторить:

— Послушайте, дядюшка Крочифиссо, если нам удастся общими усилиями скопить денег на дом, вы должны нам его продать, потому что он всегда принадлежал семье Малаволья. «Для каждой птицы на свете — милей своего нет гнезда на примете», и я хочу умереть, где родился. «Счастье тому дано, кому в своей постели умереть суждено».

Дядюшка Крочифиссо, чтобы не связывать себя обещанием, в знак согласия бормотал себе под нос, а в доме добавлял новую черепицу или лопатку извести к дворовой стенке, чтобы увеличить цену.

И дядюшка Крочифиссо успокаивал его:

— Не сомневайтесь, не сомневайтесь. Дом стоит на месте и никуда не убежит. Можете любоваться на него. Каждый любуется на то, что ему дорого.

А однажды добавил:

— Что же вы не выдаете вашу Мену?

— Выдадим, когда будет воля божия! — ответил хозяин ’Нтони. — Что до меня, то я готов выдать ее хоть завтра.

— Будь я на вашем месте, я отдал бы ее за Альфио Моска. Он хороший парень, честный и работящий; один только у него недостаток и есть, что он все ищет себе жену. Говорят, что он возвращается теперь сюда ради вашей внучки.

— А говорили, что он хочет жениться на вашей племяннице Осе.

— И вы тоже! И вы тоже! — принялся кричать Деревянный Колокол. — Кто это говорит? Все это сплетни! Он хочет забрать участок моей племянницы, вот чего он хочет. Хорошее дело? Что бы вы сказали, если бы я другому продал ваш дом?

Пьедипапера, который на площади всегда оказывался тут как тут, если между двумя начинался разговор, и можно было и для себя из этого извлечь выгоду, тоже вмешался в разговор.

— Теперь Оса забрала себе Брази Чиполла, когда расстроилось замужество Святой Агаты; я видел собственными глазами, как они вместе шли по высохшему ручью; я-то ходил искать два гладких камня, чтобы заткнуть водопойку, которая больше не держит воду. И как она жеманилась, кокетка! подвязала платочек под подбородком и говорила ему: — клянусь этой святой медалью, которую я ношу, все это неправда, фу, мне тошно, когда вы говорите мне про этого старого хрыча, моего дядюшку. — Она говорила про вас, дядюшка Крочифиссо, и давала ему трогать медальку, знаете, где она ее носит?

Деревянный Колокол притворялся, что не слышит, и мотал головой, как Тарталья.[44]

Пьедипапера продолжал:

— А Брази сказал: — Что же нам тогда делать? — Я не знаю, что вы собираетесь делать, — ответила Оса, — но, если правда, что вы меня любите, вы меня в таком состоянии не бросите, потому что, когда я вас не вижу, мне кажется, что сердце мое разрывается надвое, как две дольки апельсина, и, если вас женят на ком-нибудь другом, клянусь вам вот этой святой медалью, видите? что на селе случится большое несчастье, и я брошусь в море, разодетая, как сейчас. — Брази почесал себе голову и отвечал: — Я-то хочу на вас жениться; а как будет потом с моим отцом? — Уйдемте вместе отсюда, — говорила она, — все равно, как если бы мы были муж и жена, а когда каша будет заварена, вашему отцу волей-неволей придется согласиться. Ведь других детей у него нет, и ему некому будет оставить имущество.

— Что за люди! Э! — принялся кричать дядюшка Крочифиссо, забыв, что он глухой. — У этой ведьмы чорт под юбкой сидит! И еще носит на груди медальку мадонны! Надо будет сказать хозяину Фортунато, надо сказать! Честные мы люди или нет? Если хозяин Фортунато не будет начеку, эта ведьма — племянница моя украдет у него сына, у бедняги!

И, как сумасшедший, побежал по улице.

— Пожалуйста, не говорите, что это я их видел! — идя за ним, кричал Пьедипапера. — Я не хочу попасть на язычок к вашей змее-племяннице.

Дядюшка Крочифиссо в один миг перевернул вверх дном все село и в конце концов собирался отправить таможенную стражу с доном Микеле арестовать Осу; ведь она, наконец, его племянница и должна была подумать о нем; дону Микеле платят за то, чтобы он охранял интересы честных людей. Кругом забавлялись, глядя, как, высунув язык, забегал хозяин Чиполла, и все были бы очень рады, если бы этот бездельник, его сын Брази, связался с Осой, потому что для него, видите ли, не была бы под стать и дочь Виктора Эммануила, а внучку Малаволья он бросил, даже не попрощавшись!

Но Мена не покрылась черным платочком, когда ее бросил Брази; напротив, она снова, как прежде, стала напевать, сидя за ткацким станком, или помогала солить анчоусы в чудесные летние вечера. На этот раз святой Франциск, действительно, послал благодать. Никогда не было видано, чтобы так «шел» анчоус; обильного улова хватало на всю округу; лодки возвращались тяжело нагруженные, и рыбаки на них пели и еще издали махали шляпами женам, которые поджидали их с детьми на руках.

Скупщики из горсуда валили толпой, кто пешком, кто верхом, кто в повозке, и Пьедипапера некогда было и голову почесать. Ко времени вечерни на берегу образовалась настоящая ярмарка, и стоял гам и шум. Во дворе Малаволья свет горел до полуночи, точно был праздник. Девушки пели, помогать приходили и соседки, дочери двоюродной сестры Анны, и Нунциата, потому что заработок находился для всех, и вдоль стены в четыре ряда уже стояли совсем готовые боченки с наложенными сверху камнями.