Семья Малаволья - [10]

— Э, многое нужно, чтобы сердце было на месте!

Мена ничего не ответила, и после недолгого молчания кум Альфио добавил:

— Завтра еду в город за солью.

— А потом вы поедете на поминовение усопших? — спросила Мена.

— Бог знает, в этом году орехи на всех четырех деревьях совсем гнилые.

— Кум Альфио едет искать себе жену в городе, — отозвалась Нунциата из дверей напротив.

— Это правда? — спросила Мена.

— Э, кума Мена, если бы дело было за этим, и в наших местах есть такие девушки, что искать далеко не приходится.

— Смотрите, сколько звезд мигает там, наверху! — сказала минутку спустя Мена. — Говорят, что это души, идущие из чистилища в рай.

— Послушайте, — оказал ей Альфио, тоже поглядев на звезды: — ведь вы — Святая Агата, и если вы увидите во сне счастливую тройку, скажите мне, я сыграю игру и тогда смогу подумать о том, чтобы жениться...

— Спокойной ночи! — ответила Мена.

Звезды мигали все сильнее, почти пламенели, и «Три короля», раскинув руки крестом, как святой Андрей, сверкали своими «маячками».[24] Море в конце улички медленно и тяжко дышало, и изредка в ночной темноте слышался стук проезжавшей повозки, которая подпрыгивала на камнях и двигалась по свету, такому большому, что, если бы человек мог вечно итти и день и ночь, он никогда бы не дошел, и есть также люди, скитающиеся в этот час по свету и ничего не знающие ни о куме Альфио, ни о «Благодати», которая в море, ни о празднике в память усопших; — так думала на галлерейке Мена, поджидая деда.

Прежде, чем запереть дверь, дед еще раза два или три выходил на галлерейку смотреть на звезды, сиявшие больше, чем следовало, и бормотал: «Море — это горе».

Рокко Спату драл себе горло на пороге трактира, перед горевшим там фонарем.

— «Сердце рвется, — песня льется» — заключил хозяин ’Нтони.

3

После полуночи ветер начал так беситься, точно на крышу сбежались кошки со всего села, и стал рвать двери и окна. Море так ревело у маячков, что, казалось, собрались воедино быки с ярмарки св. Альфио, и наставший день был темнее души Иуды. Словом, было ненастное воскресенье сентября, этого коварного месяца, когда неожиданно, как выстрел среди фиговых деревьев, хлестнет в затылок удар морской волны. Лодки всей деревни были вытащены на берег и крепко причалены к большим камням прачечного плота; а шалуны забавлялись, поднимая крик и свист, когда в туманной мгле, среди порывов ветра, появлялся несущийся вдали какой-нибудь растрепанный парус, и казалось, что сам дьявол сидит на корме; женщины же крестились, точно собственными глазами видели в лодках самих несчастных рыбаков.

Маруцца, Длинная, по своему обыкновению, ничего не говорила, но ни минуты не могла постоять на месте, а все время ходила туда и сюда, по дому и по двору, точно курица перед тем, как снести яйцо. Мужчины собирались в трактире и в лавке Пиццуто, или под навесом у мясника, и, подняв головы, смотрели на дождь. На берегу оставался один только хозяин ’Нтони из-за этого груза бобов, который был у него в море на «Благодати» с его сыном Бастьянаццо, да сын Совы, которому-то нечего было терять и у которого в море, в лодке с бобами, был только брат Менико.

Хозяин Фортунато Чиполла, в то время, как его брили в лавочке Пицутто, говорил, что не дал бы и двух «байокко»[25] за Бастьянаццо и Менико, сына Совы, вместе с «Благодатью» и всем ее грузом бобов.

— Теперь все хотят стать купцами, чтобы разбогатеть! — говорил он, пожимая плечами: — а потом, когда потеряют мула, начинают искать узду.

В кабаке сестры Марьянджелы — Святоши — толпился народ: этот пьяница Рокко Спату, вопивший и ругавшийся за десятерых, кум Тино Пьедипапера, мастер Кола Цуппиду, кум Манджакаруббе, дон Микеле, бригадир таможенной стражи, с брюками, засунутыми в сапоги, и с пистолетом на животе, точно он в такую погоду должен был итти ловить контрабандистов, и кум Марьяно Чингьялента. Этот слон, мастер Тури Цуппидо, в шутку наделял друзей ударами кулака, которые могли бы убить быка, точно у него в руках все еще была лопатка конопатчика, и тогда кум Чингьялента начинал вопить и сыпать проклятьями, чтобы все видели, что у него больная печень и что он ломовой извозчик.

Дядюшка Санторо, прижавшись под маленьким навесом у входа, ожидал с протянутой рукой, не пройдет ли кто-нибудь и не подаст ли милостыню.

— Отец и дочка, оба вместе, должны наживать хорошую копеечку! — сказал кум Кола Цуппиду, — в такой день, как сегодня, когда в трактир приходит столько народу.

— Бастьянаццо Малаволья сейчас хуже, чем ему, — отозвался Пьедипапера, — и мастер Чирино напрасно старается звонить к обедне; семья Малаволья сегодня в церковь не идет; они рассердились на господа бога за этот груз бобов, который у них в море.

Ветер раздувал юбки и гнал сухие листья, так что Ванни Пиццуто, цырюльник с кудрявыми и блестящими, как шелк, волосами, придерживал за нос тех, кого брил, чтобы с бритвой на отлете обернуться и, подбоченясь, взглянуть, кто проходит; и аптекарь в дверях своего заведения стоял в такой шляпище, что казалось, что у него из головы торчит зонтик, и притворялся, что у него с доном Сильвестро, секретарем, идет крупный разговор, почему жена не посылает его насильно в церковь; он в бородищу смеялся своей хитрости и подмигивал девушкам, прыгавшим через лужи.