Семейство Таннер - [54]

Симон отвесил поклон управляющему канцелярией.

– Что вам угодно?

– Мне нужна работа!

– Сегодня ничего нет. Приходите завтра утром, пораньше, возможно, найдется что-нибудь для вас подходящее. Запишите пока вот на этом листе свое имя, место жительства, место рождения, профессию, возраст и адрес, а завтра приходите ровно в восемь, позднее работы уже не будет, – сказал управляющий.

Обыкновенно он говорил с улыбкой и в нос. И обращался к безработным добродушно-насмешливым тоном, причем совершенно непреднамеренно, просто так получалось само собой. Лицо у него было тощее, испитое, цветом напоминало холодный белый известняк и заканчивалось клочковатой седой эспаньолкой, словно бородка эта – обвисший заостренный клочок лица. Глаза глубоко запали в глазницы, а руки свидетельствовали о болезни и телесной опустошенности.

На следующий день, в восемь утра, Симон уже трудился в канцелярии и через день-другой привык к тамошним своим товарищам. Одни, некогда в жизни согрешив, потеряли затем почву под нетвердыми ногами. Другие отсидели тюремный срок за некогда совершённое тяжкое преступление. Про одного старика весьма приятной наружности было известно, что он много лет провел в каторжной тюрьме, за тяжкое нравственное преступление против родной дочери, которая и подала на него в суд. Сколько Симон к нему ни приглядывался, до странности спокойное его лицо всегда оставалось бесстрастным, будто там издавна поселились и стали необходимостью молчание и вслушивание. Работал он не спеша, умиротворенно и медленно, выглядел хорошо, перехвативши чей-нибудь взгляд, смотрел спокойно, и мучительные воспоминания, кажется, нимало его не тревожили. Сердце у него билось словно бы так же безмятежно, как работали состарившиеся руки. И ни малейшего намека на гримасу заметить невозможно. Казалось, он все искупил, смыл все, чем некогда обезобразил себя и замарал. Платье он носил более опрятное, чем управляющий, хотя явно был беден. Зубы и руки, обувь и одежда выглядели на удивление ухоженными. И душа у него не иначе как спокойна и необычайно чиста. Симон думал о нем: «А почему нет? Разве грех нельзя смыть и разве наказание должно уничтожить всю жизнь? Нет, по этому человеку не видно ни совершённого греха, ни отбытого наказания. Он как будто бы начисто забыл и то и другое. В нем определенно есть доброта, и любовь, и много, очень много силы. А все же: как странно!»

Растрата, воровство, мошенничество и бродяжничество имели в канцелярии своих представителей. Кроме них, здесь были сплошь неудачливые, неловкие, которых жизнь обвела вокруг пальца, да чужеземцы, которые попросту не имели куска хлеба, оттого что обманулись в своих надеждах. Не обошлось, конечно, и без записных лентяев и вечно недовольных. Любая смесь собственной вины и невезения найдется, а равно и легкомыслие, полагавшее этакую нищету забавою. Здесь Симон мог познакомиться с самыми разными человеческими характерами, однако ж он не очень-то думал о наблюдении, так как был одним из них, тоже занимался писаниной и, словно в реку, погрузился в жизнь и суету канцелярии со всеми ее хлопотами, стараниями, мелкими проблемами и происшествиями. Сам погруженный в работу, он, как и остальные, думал не столько об этой работе, сколько о плотских нуждах. Все здесь зарабатывали переписыванием, а заработанное сей же час поневоле пропивали-проедали – жить-то хочется. Заработок уходил в глотку – что заработал, то и проел. Симон исхитрился вдобавок купить себе соломенную шляпу да пару дешевых башмаков. Однако, размышляя о квартирной плате, не мог не признаться себе, что никак не сумеет выкроить деньги еще и на нее. Впрочем, по вечерам, покончив с перепискою, он был усталым и счастливым. Шагал по улицам в компании какого-нибудь коллеги-переписчика, высоко подняв голову, и рассеянно улыбался встречным прохожим. Симон ничуть не заботился о красивой и гордой осанке, она являлась сама собою, грудь у него ширилась, точно натянутый лук, едва он выходил из дверей канцелярии на воздух. В тот же миг он чувствовал себя прирожденным хозяином своего тела и совершенно сознательно следил за своей походкой. Руки теперь в карманы не совал, полагая, что тем себя унизит. И вообще, более не плелся нога за ногу, а шествовал, с солидным сознанием, будто лишь сейчас, на двадцать первом году жизни, упражняет свои члены в красивой твердой поступи. Негоже окружающим замечать его бедность, пусть чувствуют, что он – молодой человек, который идет с работы и наслаждается заслуженной вечерней прогулкой. Глаз его с восторгом следил за суетливым, неугомонным уличным миром. Когда мимо проезжал экипаж, запряженный парою изящных, горячих лошадок, он зорким взглядом наблюдал ровную рысь запряжки, но вовсе не смотрел на господ в экипаже, словно весь его интерес сосредоточивался на лошадях, в коих он знает толк. «Это приятно, – думал он, – и надобно научиться держать свои взгляды в узде, направлять их туда, куда мужчине прилично их направлять». На дам он поглядывал искоса и смеялся в душе, замечая, какое впечатление тем производит. А заодно, как всегда, мечтал! Только вот теперь, мечтая, стискивал зубы, чтобы ни под каким видом не выказать вялости и устатка: «Пусть я беден, но мне и в голову не придет выставлять такое напоказ, напротив, денежные затруднения скорее обязывают держаться гордо. Будь я богат, то, пожалуй, мог бы позволить себе небрежность. Но не теперь, ибо человеку нельзя забывать о равновесии. Я чертовски устал, однако должен постоянно помнить: у других тоже есть причины для усталости. Живешь-то не в одиночку, а среди людей. И на глазах у людей обязан являть собою образец подтянутости, чтобы менее мужественные могли брать с тебя пример. Надобно производить впечатление беззаботной твердости, пусть даже у тебя при этом дрожат колени, а в животе урчит от голода. Взрослому мужчине это может доставить удовольствие! Последний час еще не пробил, ни для кого; и всякий раз, впавши в нищету, имеешь шанс подняться снова. Предчувствие говорит мне, что свободная, гордая осанка сама по себе притягивает удачу, словно электрический ток, и действительно, когда идешь уверенной походкой, чувствуешь себя возвышеннее и богаче. А уж коли компанию тебе составляет плохо одетый бедолага, вот как здесь, тем больше у тебя причин шагать с высоко поднятой головой и таким образом мягко, но энергично оправдывать скверную прическу и осанку своего спутника перед окружающими, которые дивятся, глядя, как двое столь разных людей, явно близко связанных друг с другом, идут по фешенебельной улице. Это внушает почтение, хотя и мимолетное. Приятно ведь думать, что составляешь отрадный контраст своему спутнику, который еще не отказался от всей этой чепухи, а глядишь, и не откажется никогда. Кстати, мой товарищ – человек пожилой и несчастный, в прошлом корзинщик, владелец мастерской, разорившийся из-за всяких неудач, теперь же писарь-поденщик, как и я, только я выгляжу не вполне как писарь и поденщик, скорее как сумасбродный англичанин, а вот мой товарищ, всякому видно, отчаянно тоскует по давним лучшим дням. И походка его, и непрестанное, милое, трогательное кивание головою беззастенчиво рассказывают о его беде. Он человек пожилой и уже не хочет внушать уважение, ему довольно мало-мальски не падать духом. Мне он симпатичен, ведь я знаю его боль, знаю, какое тяжкое бремя он несет. Я горжусь, что иду вместе с ним по красивому городскому кварталу, откровенно держусь поближе к нему, чтобы продемонстрировать непринужденную симпатию к его жалкому костюму. Многие бросают на меня удивленные взгляды, иной полный удивления глаз глядит до странности вопросительно, а для меня это удовольствие, черт побери! Я говорю громко и настойчиво. Вечер прекрасно располагает к разговору. Я целый день работал. Так замечательно – целый день работать, а вечером испытывать приятную усталость и примиренность со всем. Не чувствовать забот, даже не думать ни о чем. Просто легкомысленно гулять, с ощущением, что никого не обидел. Смотреть по сторонам – может, кому-нибудь понравился. Чувствовать, что теперь чуть больше прежнего достоин любви и уважения, раньше-то был бездельником, чьи дни как бы катились в бездну и таяли словно дым на ветру. Много чувствовать, много – в такой вот дареный вечер! Воспринимать вечер как подарок, ведь он именно таков для тех, кто целый день работает. Дарить и получать подарок».