Семейный вопрос в России. Том II - [6]
8) Все вообще дети - в погибель, члены погибели. Путь их прохождения в мир должен быть сужен, в жизни личной, общественной, исторической. О, если бы им вовсе не рождаться! Но если невозможно это - пусть рождаются менее, реже, не у всех, у немногих!
9) Когда помимо этого "узкого моста" для детей они все же рождаются - они сталкиваются с моста. Гибель детей - не эмпирична только, а принципиальна. Это - сужение morsus diaboli.
19) Мать, собственными своими руками задушивающая дитя, только несколько поздно, а все же перехватывает горло диаволу, совершает движение к истине, но только запоздавшее, неудачное и от сего одного как бы неблаговидное. Она за это наказуется, но лишь для благовидности, чтобы на нее же свалить и обвинение в инициативе преступления в полном круге его, хотя очевидно: в нем она была лишь с искаженным от страха лицом исполнительницею. "Хватай, она преступна", дабы отвратить глаза судей от подлинного преступника. Как это пишет и Гёте:
Фауст
В нищете! в отчаянии! Страдавшая так долго на земле и, наконец, в заточении, как преступница!..
Мефистофель
Она не первая!
Фауст
Пес! отвратительный изверг! О, Дух Бесконечный, - обрати его в червя, дай ему образ пса, в каком он часто являлся мне по ночам, подкатывался под ноги беззаботному страннику и бросался к нему на шею, когда он плакал*. О, дай ему любимый его образ, да пресмыкается он вечно в прах... "Она не первая!" У каждого содрогнется душа от одной уже мысли, что много найдется подобных ей созданий, потонувших в таком же бедствии, от мысли, для чего страдания первой жертвы не в силах были искупить вины остальных у "Всепрощающего"! Одна уж эта мысль гложет сердце, проникает в мозг костей; а ты можешь, чудовище, спокойно смотреть на гибель подобных ей!
Мефистофель
Кажется, мы достигли самой высшей степени остроумия**, т.е. той степени, когда у вас обыкновенно заходит ум за разум. Зачем же ты связываешься с нами***, если тебе наше общество не под силу? Хочешь лететь - и боишься, чтоб голова не закружилась... ****
Фауст
Не скаль свои кровожадные зубы...
Мефистофель
Я не могу разбивать основы правосудия*****. Спасти ее? Я кто был виновником ее гибели, ты или я?
Маргарита, в тюрьме (безумная)
Как развратница - мать,
Извела меня,
Как разбойник - отец,
Съел свое дитя,
А малютка - сестра,
Схоронивши в тени,
Ото всех берегла
В ямке кости мои,
А потом стала птичкою я.
Ну, лети же ты птичка моя!
Идут! Идут! О, страшно умирать.
Кто дал тебе право, палач, надо мной?
Смотри, молода еще я: в эти лета
Мне рано в могилу.
...........................
И дай мне ребенка еще покормить;
Его я всю ночь у груди прокачала.
Его унесли, чтоб я больше страдала!
И что же? все стали теперь говорить,
Что будто его я сама умертвила...******
Нет, мне уж веселой не быть никогда,
И песня у них про меня сложена.
Не правда ль, что злобы их много тут было?
Есть сказка, такой же конец у нее...*******
Зачем же ко мне применили ее.
Фауст
Иль смерти моей тебе надо?..
Маргарита
Нет, надобно жить тебе, милый!
Тебе расскажу я про наши могилы,
А ты позаботься о том.
Дай лучшее место для матери: рядом
Пускай она будет там с братом.
Поодаль могилу ты выроешь мне,
Но только не очень далеко.
С ребенком моим на груди одиноко
Мы ляжем в немой тишине.
Кому же охота лечь рядом со мною?
Фауст
С тобою я остаюсь.
Маргарита
Скорее родного
Ребенка спасай!
Все вдаль, по потоку
Тропинкой ступай:
За маленьким мостом
Налево, в лесу,
У берега пруда
Ты доску найдешь.
Скорее, скорее
Его ты хватай!
Он жив еще, бьется,
Он силится всплыть!..
Фауст
Мой друг, посмотри, рассветает!
Маргарита
Да, небо пылает зарей;
Последнего дня уже свет проникает
Сюда... В этот день нам венчаться с тобой!
Смотри же, мой милый, ни слова.
Что с Гретхен ты виделся снова.
Растоптан, разбит мой венец********
Но все же мы свидимся, друг, наконец,
Но только не в пляске на празднике пышном.
Теснится толпа... ничего в ней не слышно...
Все улицы полны, безмолвен народ...
Повсюду набата разносятся звуки...
Вот хрупнула палка... вот вяжут мне руки
Хватают и тащут - и вот
Меня положили на плаху...
У каждого дрогнуло сердце от взмаха
Секиры над бедной моей головой -
И мир весь, как гроб, стал немой.
Мефистофель
Она осуждена!
С этим судом Мефистофеля согласуется и другой, ранее произнесенный: вот мы читаем его в сценах у колодца и перед Собором.
Лизхен
Да ей пройти нигде мальчишки не дадут,
Они венок венчальный с ней сорвут,
А мы дорогу к двери дома
Замечем рубленой соломой...
..............................
Маргарита
Склони,
О Всескорбящая!
Божественный взор свой на меня,
Ты, в сердце, пронзенном мечом, все страданья носящая
................................
Куда б ни пошла я -
Тоска все, тоска гробовая -
Везде я встречаю ее.
Одна ль остаюсь я порою,
Так слезы и льются рекою,
Так сердце и рвется мое.
Вот с этими вместе цветами,
Поутру, когда для Тебя их рвала,
Все стекла окна я слезами
В тоске облила.
И первый луч солнца меня
Застал уж не спящей.
Застал на постели сидящей:
Душа тосковала моя:
Спаси же! мне страшен позор!
Ужасна мне смерть предстоящая!
В.В.Розанов несправедливо был забыт, долгое время он оставался за гранью литературы. И дело вовсе не в том, что он мало был кому интересен, а в том, что Розанов — личность сложная и дать ему какую-либо конкретную характеристику было затруднительно. Даже на сегодняшний день мы мало знаем о нём как о личности и писателе. Наследие его обширно и включает в себя более 30 книг по философии, истории, религии, морали, литературе, культуре. Его творчество — одно из наиболее неоднозначных явлений русской культуры.
Книга Розанова «Уединённое» (1912) представляет собой собрание разрозненных эссеистических набросков, беглых умозрений, дневниковых записей, внутренних диалогов, объединённых по настроению.В "Уединенном" Розанов формулирует и свое отношение к религии. Оно напоминает отношение к христианству Леонтьева, а именно отношение к Христу как к личному Богу.До 1911 года никто не решился бы назвать его писателем. В лучшем случае – очеркистом. Но после выхода "Уединенное", его признали как творца и петербургского мистика.
В.В. Розанов (1856–1919 гг.) — виднейшая фигура эпохи расцвета российской философии «серебряного века», тонкий стилист и создатель философской теории, оригинальной до парадоксальности, — теории, оказавшей значительное влияние на умы конца XIX — начала XX в. и пережившей своеобразное «второе рождение» уже в наши дни. Проходят годы и десятилетия, однако сила и глубина розановской мысли по-прежнему неподвластны времени…«Опавшие листья» - опыт уникальный для русской философии. Розанов не излагает своего учения, выстроенного мировоззрения, он чувствует, рефлектирует и записывает свои мысли и наблюдение на клочках бумаги.
Серия «Новые идеи в философии» под редакцией Н.О. Лосского и Э.Л. Радлова впервые вышла в Санкт-Петербурге в издательстве «Образование» ровно сто лет назад – в 1912—1914 гг. За три неполных года свет увидело семнадцать сборников. Среди авторов статей такие известные русские и иностранные ученые как А. Бергсон, Ф. Брентано, В. Вундт, Э. Гартман, У. Джемс, В. Дильтей и др. До настоящего времени сборники являются большой библиографической редкостью и представляют собой огромную познавательную и историческую ценность прежде всего в силу своего содержания.
Атеизм стал знаменательным явлением социальной жизни. Его высшая форма — марксистский атеизм — огромное достижение социалистической цивилизации. Современные богословы и буржуазные идеологи пытаются представить атеизм случайным явлением, лишенным исторических корней. В предлагаемой книге дана глубокая и аргументированная критика подобных измышлений, показана история свободомыслия и атеизма, их связь с мировой культурой.
В книге рассматриваются жизненный путь и сочинения выдающегося английского материалиста XVII в. Томаса Гоббса.Автор знакомит с философской системой Гоббса и его социально-политическими взглядами, отмечает большой вклад мыслителя в критику религиозно-идеалистического мировоззрения.В приложении впервые на русском языке даются извлечения из произведения Гоббса «Бегемот».
Макс Нордау"Вырождение. Современные французы."Имя Макса Нордау (1849—1923) было популярно на Западе и в России в конце прошлого столетия. В главном своем сочинении «Вырождение» он, врач но образованию, ученик Ч. Ломброзо, предпринял оригинальную попытку интерпретации «заката Европы». Нордау возложил ответственность за эпоху декаданса на кумиров своего времени — Ф. Ницше, Л. Толстого, П. Верлена, О. Уайльда, прерафаэлитов и других, давая их творчеству парадоксальную характеристику. И, хотя его концепция подверглась жесткой критике, в каких-то моментах его видение цивилизации оказалось довольно точным.В книгу включены также очерки «Современные французы», где читатель познакомится с галереей литературных портретов, в частности Бальзака, Мишле, Мопассана и других писателей.Эти произведения издаются на русском языке впервые после почти столетнего перерыва.
В книге представлено исследование формирования идеи понятия у Гегеля, его способа мышления, а также идеи "несчастного сознания". Философия Гегеля не может быть сведена к нескольким логическим формулам. Или, скорее, эти формулы скрывают нечто такое, что с самого начала не является чисто логическим. Диалектика, прежде чем быть методом, представляет собой опыт, на основе которого Гегель переходит от одной идеи к другой. Негативность — это само движение разума, посредством которого он всегда выходит за пределы того, чем является.
В монографии на материале оригинальных текстов исследуется онтологическая семантика поэтического слова французского поэта-символиста Артюра Рембо (1854–1891). Философский анализ произведений А. Рембо осуществляется на основе подстрочных переводов, фиксирующих лексико-грамматическое ядро оригинала.Работа представляет теоретический интерес для философов, филологов, искусствоведов. Может быть использована как материал спецкурса и спецпрактикума для студентов.