Семейные тайны - [26]

Вроде бабушкиной присказки, помнит Расул:

"Ай да хитер плешивый! Гончую подзадоривает, кричит ей: "Лови!" - а зайцу говорит: "Беги!"

И Расула так захватил восторг шефа, что он ударился в патетику, тошно потом самому:

"Какое счастье, что под вашим началом, без вас бы!.." - и так далее, фу! противно! А тот разулыбался, потом вздохнул, жалея Расула:

"Да, увы, потолок, выше вам некуда!"

И Расула поразила эта откровенность: бросить все к чертям!! А куда? Как летом: отель, бескрайние дюны вдоль берега и лес сосновый, а Лейла зашла в "Комис", магазин рядом с рынком, нет ли чего экзотического? А он стоял в ожидании Лейлы, и вдруг обрывок фразы, три женщины прошли: "Мы с нею простились на стриптизе в Нью-Йорке…" Что же дальше? Догнать: "Извините, а что потом?" И дурацкая мысль, фантазия разыгралась (а Джанибек задал свой вопрос, вроде капкана, и ждет: "Ну, что скажешь?" НЕПРЕМЕННО ЗАМАНИТЬ): БРОСИТЬ ВСЕ, ЖЕНИТЬСЯ НА… ЭСТОНКЕ! А что? Хутор, дремучий лес, уединение, и речь непонятная, когда каждое слово кажется мудрым и великим, о чем-то вечном, жизни и смерти, и она влюблена в тебя, как кошка.

И парное молоко по утрам. И маслобойка в исправности, давно не пробовал, вспомнил, как выменивали с матерью на ее бостоновое пальто, сшила перед самой войной, очень модное, и на пуховые подушки, два фунта масла за пару, в аланских горах, куда ее на время послали учить детей пастухов.

А ягод столько, что топчешь под ногами,- черника! и грибы! и жар печи, с тебя пот градом, меж лопаток струя, и на губах привкус соли, а ты нанизал на прутик-проволоку крупные упругие боровики и сушишь на зиму, и баня финская, сидели как-то на горячем осиновом настиле полки, и синие сумерки за крохотным окошком, и озеро с прозрачной, как слеза, водой,- выскочил из парной и бултых в эту синюю-синюю воду, а всеумеющая мама (?) Эвы, да, да, именно Эвы-Евы (Лейлы еще нет: пока не переберет все вещи в "Комисе"!), ибо ты - Адам, шерсть прядет, свитер свяжет ему, как некогда мать вязала,- тянет и тянет нитку, чтоб потом связать джорабы, шерстяные носки с узорами-орнаментом,- у Расула ноги чтоб не мерзли зимой, когда в школу пойдет.

А вот и Лейла, о ней забыл, это часто у него,- видеть себя холостяком. И молодым. И в сорок лет учиться косить и стога собирать на хуторе. Кругом гигантские валуны, принесенные сюда еще в ледниковый период.

А однажды в пиджаке и тапочках, деньги в кошельке, Эва хватится - нет ее Адама, а он дотопал до билетной кассы: "А можно в Гянджу? Что? Издеваюсь?.. Ах ваша фамилия Ганжа!.. Извините, это чистое совпадение! Что? Нет такого города? Как нет?.. Ну, тогда…" Лейла его резко остановила: машина!!

В то лето Лейла была неутомима, какие-то неведомые ему страсти, пыталась как будто обмануть природу. Ночью вдруг начинает к нему приставать. "Ну?!" И тормошит, и будит, и дыхание горячее. "Ну!!" Будто поженились только. "Не спи!!"

"Что с нею? - недоумевал Расул.- А ты еще мечтаешь о другой!., эстонке!.."

"Ты холоден,- упрекнула она его, Я УЖЕ СПЛЮ,- как это их море!" И заперлась.

Расул чертовски уставал после подводного плаванья меж скал, и чистое ясное дно. Вспышки Лейлы казались неестественными, чуждыми ее натуре. И пытливо разглядывал, предаваясь всяким глупостям, тонких, хрупких, ломких девиц,Лейла для дома, это прочно, а раздалась как!! "Вставай! вставай!" - тянул он ее в круг, и звонкий мяч обжигал ладони; Лейла быстро выдыхалась, и ее ни за что уже не позовешь. "Иди, резвись! - говорила она ему;- Что? Ревность?" хохотала она, и злорадство вдруг в душе, что БЫЛО, СЛУЧИЛОСЬ (месть).

Как он рвался сюда, к этим дюнам, напоминающим родину, для которой он стал чуждш и куда нет ему дороги.

"Может, ты едешь не один?!"

"Ну, как ты можешь? Опять?!"

"Что ж, поезжай!" И отвращение к нему, что уехал! один! без нее! а она домработница его!

"Ты с мастерами сумеешь договориться!.." Уехал, а ее оставил доканчивать ремонт. И ДОГОВОРИЛАСЬ!! Умопомрачительство какое-то, как в забытьи. Кто б ни был тогда, неважно, он ли, молодой мастер, НО ИМЕННО ОН, другой ли, их трое было, мастеров, а остался он, и у нее вдруг, и это она помнит, смутная тревога, волнение отчего-то, что ИМЕННО ОН!., тяжкая работа была, собирали и собирали, сил уже нет, и вдруг, сама не знает, как это вышло, оказалась, ТЫ ОЧЕНЬ ХОТЕЛА! в его объятьях, руки в извести, халат заляпан краской, и газеты на полу, он проворно скинул телогрейку, и она… вспыхнув, оба сгорели тотчас, прогнала его потом. "Вот так!"

Да, да, это было, отвращение к Расулу, что уехал, а ее оставил!.. И однажды, много лет спустя, когда у Расула, чувствовала (??), кто-то есть, чуть не выпалила: "Да, и я тоже!" И такой гнев, Расул не понял, с чего вдруг? И в страхе умолкла, ей показалось, что рушится все, что возведено неведомо для чего и кому это все достанется? И крах, и позор, докатывается до родных, до зятьев-свояков, эти их взгляды!.. "Ты?!" А Расул вдруг, как-то ночью возникла догадка,- надо же, чтоб в голову такое взбрело? отогнал, как и Лейла, то чувство, когда забылась и с нею можно было творить что угодно.

Ее, как мастер ушел, среди ночи стало рвать, все утро выворачивало, и утром как больная, тело болит, никому не открыла дверь, мастера потоптались, ушли, рвало от краски, от какого-то чуждого, сама не поймет, запаха, и в голове неотвязная мысль: "Уж не… Но так скоро?!" И откуда ведомо это чувство, если раньше не было?.. Вскоре снова мастера пришли, КАК БУДТО НИЧЕГО "НЕ БЫЛО! И молодой мастер ТИХ, КАК ЯГНЕНОК. Да, да, ничего не было (и не будет!). А потом голос' врачихи, к которой она ходила, когда задержка: "А вы, милая, беременны!" "Ну что вы?!" - И страх, это уже после ХОЛОДНОГО МОРЯ, груди налились тяжестью, но тревога оказалась ложной. "Я б сохранила!" И БЕГАЕТ ГОЛУБОГЛАЗЫЙ. "На кого ж он похож?" - ехидно спрашивает, но кто? А^кер или Хансултанов, чтоб взвинтить Расула. И она даже Расула слышит: "А это не голубые глаза, а зеленые". "Я б сохранила!" Но это уже потом, когда оказалось, что тревога ложная, ничего нет.