Семейные тайны - [18]

Два огромных самовара.

"А, и вы здесь!" - улыбнулся, и она приветливо ему кивнула. Орудовали две женщины, одна разрывала пакет с растворимым, а другая /из чайника наливала кипяток. "В гости или командировка?" - "Была в гостях" Примостилась на широком подоконнике. Вода остыла, что ли? А бывало: только на дне, всего два-три глотка, но зато сразу жар по всему телу.

"Объявляется…" Их самолет!

Ясное небо, а почему не принимали? И в самом деле: ни туч, ни ветра, ясное, чистое небо. Кажется: давно это было - его догадки насчет задания выведать, с какой целью Расул сюда едет. А ведь непременно отыщется человек, который узнает его, и сплетни пойдут.

"О, кого я вижу! С приездом, Расул-муэллим, добро пожаловать!" - и с трудом сдерживается, чтоб не спросить: "А по какому это случаю?" И, не дожидаясь ответа, закивает головой: "Ну да, понимаю, понимаю…" - а понимать-то, собственно, нечего. "Нет-нет, что вы, непременно в моей машине!"

Ни одной знакомой души. И даже ее нет. Высокая тачка, их рейс, доверху набитая чемоданами, толчея, найти и вытащить из-под груды свой, раскидав другие. "Нельзя ли?.." Кто-то бросил насчет "собственного самолета", ну да ладно, что ввязываться? КОВРОВАЯ ДОРОЖКА ОТ ТРАПА И ДО КОЗЫРЬКА, ВИШНЕВЫЙ ЦВЕТ И ПОЛОСЫ, КАК НА БРЮКАХ, И МУЗЫКА. Надо ли об этом? Нет-нет, почетных караулов не было.

"Это мой чемодан!" - Ее голос!

"Да? - И свой взял: два одинаковых! - То-то я подумал, какой тяжелый… Я шучу, что вы!" И они пошли к стоянке такси. "Нет, тут уж я настою на своем!" и усадил в машину, а таксист развернулся только и - стоп!

"Потеснимся!" - И цифра астрономическая на счетчике: ну да, не выключается ведь, а какая выгода?., привыкай!

А ведь было: гости по машинам, бархатные сиденья, и не знаешь, куда цветы положить, и пьян от аромата слов, и музыка льется из приемника, специально будто к их прилету, и машина бежит, и всюду - до последнего дня - четко поставлена служба.

"…мне здесь, спасибо",- и ушла, испарилась будто.

Где-то живет, и нет ей дела до него.

И дом, где прожиты те два года (и тридцать семь дней… нет, без подтекста: день за днем сосчитал!).

В раме на комоде, как вошел,- фотография матери, ее не было прежде, укор будто: "Ну вот, и проводить меня не приехал".

Жилой вид, как при Месме,- тот же чайник с фиалками, та же пузатая жестяная коробка с чаем, усатый индус в обнимку с красногубой индуской, родинка на щеке. И на стене - портрет отца: Саламу Саламову почти столько же, сколько его сыну. Усталые глаза. Асия изредка наезжает из деревни, оттуда им звонит.

"Эх, в деревню бы! - в трубку ей как-то Расул.- Парного б молока попить день-два!"

"Что? - хохочет Асия.- Много лет назад был бунт коров, перевелись!" - И письмо ему, вроде пояснения: "Пришла корова к дому, мычит, чтоб хозяйка подоила, а та в клубе кино смотрит, "Лимонадный Джо", и взбунтовались коровы: да и некогда возиться с ними: до порога вся земля камышами засеяна (шифр?), ведь такие нули!! Всем народом собираем". Автобус два часа туда, два обратно, а там еще полчаса под палящим солнцем или проливным дождем.

Тихо, полутьма в комнатах, выходящих на глухую улицу. "Что ты будешь делать?.." Тусклое зеркало. И будто Месме ему: "Седые волосы у тебя появились". Прежде, бывало, приедет - и сразу матери: "Ну я пошел, у меня столько дел!.." Постоял перед зеркалом. "Хочу по родным улицам пройтись". А с каких пор ностальгия?.. Как будто не мог раньше приехать (а ведь волнуется!).

И правда: что ни год - все это последнее время - ему предлагали. И по линии профсоюзов, и еще каких-то учреждений, даже из целлюлозного (!!) комбината,- ну вот, пошли новые аббревиатуры (и рад, что проскочило, не заметили), да-с, целлюлозного комбината, нарочно чтоб напомнить о ведомстве Джанибека (отличная из камыша бумага, с водяными знаками), на очередной, три Ка, Континентальный Курултай Камышологов,- крикливый парень самовлюбленно стрекотал (новая аббревиатура?), на грани катастрофы, мол, если Расул не поедет, катил готовыми блоками; знатные земляки, восседающие в центре, здесь все на учете, особый список. А однажды из писательского союза, может, старший свояк Аскер Никбин посоветовал, позвонили, вылетела из головы фамилия, не раз с ним прежде встречались, помнит только, как жена его ласково Тушей называет, толстогубый; и не жена вовсе, Аскер Никбин таинственно улыбается, а телохранитель.

"Женщина-телохранитель?" - удивился Расул.

Аскер Никбин в свою очередь поразился удивлению Расула: таких простых вещей не понимает.

Да, Толстогубое его фамилия; надоест ей эта роль: или - или, и выйдет замуж, погрузив толстогубого в печаль (и родятся строки, в которых вселенская боль).

А Расул - вот в чем загвоздка! - каждый раз соглашался поехать, а накануне отказывался: занят. И те, кто предлагал поехать, знали, что Расула вычеркнут. Знали еще, что, дав согласие, Расул сам откажется, как подойдет срок покупать билеты. А вдруг согласится?! Расул понимал, что игра: ни он не поедет, ни там его не ждут, так что нечего охать и ахать.

А сейчас, как приехал, нацепил большие защитные очки - и тут же в старую часть, где жили: как она, цела?