Семейное дело - [27]

— Война, будь она проклята!.. Люди приезжают — жить негде, снабжение, сам догадываешься, какое… По мясным талонам — американский яичный порошок. Осенью хоть на огородах чего-нибудь поспеет. Буханка хлеба на рынке — двести рублей, отдай и не греши. Я тут прихожу к Анне Петровне, она чуть не в слезах: купила у какого-то пиджачка банку тушенки, открыла, а там мокрый песок. Вот так и живем. В Москве, говорят, легче — столица все-таки.

Искоса он поглядел на Силина.

— Да-а, — протянул Силин. — Пейзажик ты нарисовал, прямо скажем… Значит, в Москве легче?

Рогов не ответил. Тогда Силин засмеялся, откинувшись на спинку стула и раскачивая его. Ну, насобачился, секретарь, ну, научился! Пламенный трибун! Черт с тобой, давай звони куда следует, говори с кем положено, что на тебя свалился готовенький комсорг ЦК. Утверждаться-то все равно придется в Москве, в ЦК комсомола, так что съезжу…

Рогов, казалось, даже не обрадовался. Словно он заранее знал, что именно так и должно быть. Он снял трубку, прижал ее плечом к уху и набрал номер. Силин не знал, кому он звонит и кто такой Игорь Иванович. «Сегодня в двадцать два?» — переспросил Игоря Ивановича Рогов и, положив трубку, устало провел ладонью по лицу.

— Сегодня в двадцать два к секретарю горкома партии, — сказал он.

— Скор же ты, — снова засмеялся Силин.

— Иначе нельзя, брат, — все так же устало сказал Рогов. — У нас теперь каждый час на счету. — Он помолчал и вдруг спросил, не глядя на Силина: — У тебя есть деньги?

— Хватает.

— Угостил бы старого друга ради встречи, что ли? У нас тут коммерческий ресторан открыли. Дорого, но зато без карточек. А я, понимаешь, совсем на мели.

Они сидели в ресторане, самом настоящем — с волосатыми пальмами в кадках и медвежьим чучелом у входа. До войны здесь тоже был ресторан, только тогда по вечерам на улице дежурили милиционеры на мотоциклах с колясками — на случай каких-нибудь пьяных происшествий. Теперь здесь было малолюдно и тихо. Официантка принесла листок бумажки, сверху от руки крупными буквами с завитушками было написано: «Меню», остальное тоже было написано от руки: бутерброды с колбасой, с сыром, с селедкой и яйцами, щи мясные, котлеты с макаронами, окунь жареный… Была в меню и водка, было и вино — портвейн, кагор и мадера — ни больше, ни меньше — мадера, и снова Силин вспомнил своего старшину. Откуда-то (это было уже в Венгрии) он раздобыл несколько бутылок мадеры и попался Силину под сильным хмельком. Силин устроил ему выволочку, старшина слушал, молчал, а потом, тоскливо глядя в сторону, сказал: «Зря вы так, товарищ старший лейтенант. Мне доктор велел именно мадеру пить».

И Силин вдруг подумал, что, сколько бы ни проходило лет, он всегда будет вспоминать войну и людей, с которыми она его свела, живых или погибших, плохих или хороших, злых или добрых — всяких. Там, в поезде, он думал, что война ушла от него навсегда. Она-то ушла, а вот он уже никуда не денется от нее.

Он заказал бутерброды, щи, котлеты и пиво.

— Где это тебя? — спросил он Рогова, кивнув на пустой рукав. — Ты на каком был?

— Ни на каком, — ответил Рогов.

— Погоди, — сказал Силин, — мне Анна Петровна говорила…

— Я не успел доехать, — поморщился Рогов. — Немцы налетели на эшелон, мы побежали… Когда меня стукнуло, я даже не сообразил, что ранен. Понимаешь, рядом люди корчились, я к ним… А один парень лежит и смеется. Я подумал — чокнулся со страха, а он смеется: «Отвоевался, отвоевался, теперь жить буду!» Больше ничего не помню. Очнулся уже в госпитале и без руки…

— А потом что?

Официантка принесла бутерброды и пиво, и Рогов ждал, пока она расставит все это на столе и уйдет, — очевидно, ему не хотелось говорить при ней.

— А что потом? Выписался, жить негде, пошел к Анне Петровне… Потом обратно, на завод, канцелярской крысой — учетчиком. Правая-то рука осталась, так что бумажки подписывать мог.

Значит, он жил у Анны Петровны? И, может быть… Силин не додумал. Не надо было думать об этом.

— Сейчас третий курс свалил, — продолжал Рогов. — Трудно, конечно, времени в обрез… Кирка помогает, конечно. И тебе поможет, если пойдешь в нашу техноложку.

Вон как — Кирка! И снова он отогнал неприятную мысль.

— Ты ешь, — сказал Силин. — Меня-то Анна Петровна недавно кормила, так что сыт. А сейчас где живешь?

— Комнату дали, — сказал, прожевывая бутерброд, Рогов. — Зайдешь — увидишь.

— Мне еще Кольку повидать надо.

Рогов кивнул. Он ел не жадно, но было видно — голоден здорово, и живется ему, конечно, туго, очень туго. Силин подумал, что они оба выглядят куда старше своих лет. Во всяком случае — Рогов. У него уже была седина на висках. Это в двадцать-то три!

— Если б ты знал, какой он, Колька, — сказал наконец Рогов.

Но Силин не слушал его. Он не смог побороть самого себя. Два человека как бы стояли сейчас рядом в его сознании: Рогов и Кира.

— Слушай, — сказал он Рогову. — А Кирка-то какая стала, а?

Он напрягся, ожидая, что ответит Рогов. Он даже мысленно поторапливал его: да глотай ты скорее свою колбасу!

Рогов хлебнул пива, он не спешил с ответом, и это еще больше укрепляло Силина в правильности своего предположения.