Семейное дело - [25]

— У меня есть его адрес. Сейчас поищу.

Она начала рыться в ящике стола.

— А Роговы как?

— Плохо, — сказала она, не оборачиваясь. — Отец погиб еще в сорок первом… У нас налет был, это уже в сорок втором… Ты бы видел, как Липки горели! Я и поседела в ту ночь. Вот тогда вся семья и погибла, кроме Георгия — он ведь тоже на заводе работал.

— Значит, Гошка жив?

— Жив, да без руки. У него левую руку оторвало… Тоже забегает иногда. Секретарь горкома комсомола. Вот Колин адрес. А чайник-то так и забыла поставить!

— Не надо, Анна Петровна, — сказал он, поднимаясь. — Я пойду.

— Куда? — испугалась она.

— Повидаю Кольку, Георгия, загляну еще к вам — и в Москву. Надо начинать жить снова, и снова на пустом месте.

— Глупости, — строго сказала она, словно становясь прежней учительницей. — Ты домой вернулся, а не на пустое место.

— Домой! — усмехнулся он, кивнув за окно.

— Дом — это не только крыша над головой, Володя, — все так же строго перебила его Анна Петровна. — Это близкие люди. В Москве у тебя никого, а здесь Колька, Георгий, мы с Кирой — уже четверо. Я не понимала тебя тогда, когда ты уехал… Если ты уедешь сейчас, после всего того, что было… Знаешь, нам — всем четверым — оказалось, наверно, легче потому, что мы все-таки были вместе. Иначе могли бы и не выжить.

В это время вошла Кира.

Она вошла так тихо, что он не услышал ее шагов, и, только почувствовав присутствие третьего человека, обернулся. Кира стояла в дверях. Силин увидел, как она начала бледнеть, шагнул к ней и протянул руки, Кира так и повалилась на них. Он целовал ее, не стесняясь Анны Петровны, она не отвечала, будто не веря, что все это явь.

— Ну, — шутливо потряс ее за плечи Силин. — Чего же ты молчишь? Здравствуй.

— Здравствуй, — шепотом сказала она, медленно отстраняясь от Силина. — Это удивительно…

— Что удивительно?

— То, что я шла и думала о тебе, а ты уже здесь.

Потом они жадно разглядывали друг друга. Кира похорошела, у нее были пышные пепельные волосы, по-прежнему спокойное, доброе лицо смягчилось еще больше, но это уже было лицо взрослого человека, взрослой девушки. Незаметно для нее он охватил взглядом ее фигурку, ноги — стройные, высокие, с круглыми коленями, выглядывающими из-под коротенькой юбки. Та — и не та совсем. Анна Петровна все-таки пошла ставить чайник, они остались вдвоем.

— Господи, — сказала Кира, — какой ты огромный стал!

Она провела рукой по его груди, по орденам и медалям, потом рука скользнула вверх, ладонью она тронула его щеку — он вздрогнул, таким ласковым, таким нежным оказалось это прикосновение.

— Ты очень устал, наверно?

— Ничего, — сказал он. — Восемь дней ехал, отоспался, как сурок зимой.

— Я не о том. Вообще…

— Все мы вообще немного устали.

— Немного? — улыбнулась она. — Это, наверно, только я немного.

— Почему только ты?

— Все-таки дома и за маминой спиной…

Он подумал: как хорошо она говорит об этом, не скрывая правды. Конечно, ей было куда легче. Всю войну проучилась в институте. Ну, голодновато было, наверно, так через это прошли все. И то, что она всю войну была здесь, ходила в институт, стояла в очередях, а он два с половиной года воевал, обрело для Силина свой, особый смысл. Она была не только за маминой спиной, но и за его тоже.

— Ерунда, — тряхнул он головой. — Сейчас вся жизнь должна пойти иначе. Мне кажется, я горы готов свернуть.

Тут же он осекся. Ему показалось — расхвастался, хотя Очень, очень приятно было стоять перед Кирой со всеми своими тремя орденами и пятью медалями.

— Ну а ты-то как? Замуж не собираешься?

Она вспыхнула, он заметил это: ага, стало быть, почти угадал, что-то такое есть. Пылающая от смущения, Кира была особенно хороша. За последние годы ему редко удавалось видеть красивых и нормально одетых женщин. У него были другие женщины. Год он прожил с телефонисткой штаба полка, она погибла в Молдавии. Потом несколько случайных, мимолетных связей, не оставивших в нем ни радости, ни хотя бы приятных воспоминаний. Но, пожалуй, впервые за все эти годы он разговаривал с красивой девушкой, и ему стало грустно, что он угадал или почти угадал что-то такое, что было или есть у нее.

— Кто же он, твой принц? — не унимался Силин. Он пытался шутить, потому что шутка как бы приглушала эту грусть или, вернее, досаду, а может быть, и то и другое вместе.

— Не надо, Володя, — тихо и серьезно сказала Кира.

— Неприятные воспоминания? Разбитое сердце?

— Я прошу тебя…

— Ну, хорошо, — сказал Силин. — Не надо — так не надо. А в общем, все правильно. Я в тебя тоже, наверно, влюбился бы с ходу.

Он не замечал, что Анны Петровны долго нет.

— Ну и влюбись, — сказала Кира, поднимая глаза. Ее взгляд был спокоен.

Неожиданно Силин растерялся. Кира словно просила его об этом!

— Времени нет, — усмехнулся он, чтобы скрыть за шуткой эту непонятную растерянность. — Я же сюда просто так заехал, посмотреть, а потом снова в Москву…

Она не ответила, только отвела глаза. Силину показалось, что девушка, сидящая перед ним, ничуть не огорчилась от этого известия, ничуть не расстроилась — ну и хорошо! У нее, конечно, своя жизнь, в которую он не вхож, у него — своя.

Анна Петровна наконец-то принесла чайник, достала чистое полотенце, и он мылся на кухне под рукомойником с железной, грохочущей и протекающей пипочкой, и вдруг подумал, что тут некому починить этот рукомойник, а всего-то и дела — поставить резиновую прокладку.