Семейное дело - [241]

— Только ты с ней поспокойней, Татьяна, — попросила Ольга. — Сейчас у девчонки на душе сама понимаешь что.

— Я ничего не понимаю, — сказала Татьяна Николаевна. — Если отец узнает, он свалится. Если хочешь знать, я сейчас больше думаю о нем. А Ленка-то что? Ну, дура, и я тоже дура. Разве они теперь говорят нам правду?

Ольга сидела в вестибюле, рядом с ней сидел молодой мужчина с мальчиком лет пяти, и мальчик читан вслух объявления, вывешенные здесь: «Прием передач от 14 до 16». «Вход на аборотное отделение…» Она покосилась на отца, он покраснел и сказал ей с грустной шутливостью:

— Хорошо, что не шибко грамотный…

Старая женщина протирала мокрой шваброй пол. Ольга подумала: какая бойкая! Ей ведь, наверно, за семьдесят, а работает. Мысли ее скакали. Конечно, Татьяна устроит Генке Усвятцеву скандал, но дальше разговора с глазу на глаз ничего не будет. Татьяна права: если Чиркин узнает, с ним может быть плохо…

Лена выйдет на работу через неделю. Надо поговорить в ЦЗЛ, чтоб ей сразу дали отпуск. Пусть уедет куда-нибудь. А будет ли она снова встречаться с Генкой? Тогда, в том разговоре, Ольга спросила ее: «Ты Генку любишь?» — «Конечно», — ответила Лена, но сказала это так, что Ольга не поверила ей. Чем мог привлечь ее Генка? Пустой, в общем-то, парень. Когда с ним говоришь, он словно приплясывает и повторяет одни и те же словечки, прибаутки, вроде: «Опрокиньте свое внимание…» или: «Привет, Шишкин из мотора…» Или походя бросает: «Вчера Сашка Мальцев звонил из Москвы, говорит — приедем играть, встретимся».

Нянечка, протиравшая пол, подошла и села рядом, видимо устав и от работы и от долгого молчания.

— Что, дочку привезла?

— Нет.

Ей не хотелось говорить на эту тему, тем более что рядом все сидел и кого-то ждал мужчина с ребенком, и она спросила, чтобы перевести разговор:

— А вы все работаете? Пенсия маленькая, что ли?

— Да как же мне не работать? — удивленно спросила нянечка. — Вот тебе сколько лет? За сорок поди? А уже думаешь — скорей бы на пенсию.

— Не думаю, — улыбнулась Ольга.

— А уйдешь, и не усидишь дома, это я точно знаю! Мужикам на пенсии что — сиди да костяшками колоти, в домино то есть. У меня во дворе пенсионеры по три коробки домино за лето снашивают. А я вот уже пятьдесят три годика проработала, так куда ж я уйду?

— И все здесь? — изумленно спросила Ольга.

— То есть здесь, в городу, — сказала та. — Сначала, значит, в двадцатом годе в тифозных бараках. Потом в городскую больницу определилась, а в войну…

— В войну здесь госпиталь был, — сказала Ольга.

— Точно. Вот сюда меня и перевели. Веришь ли, до сих пор письма получаю — к Новому году, к Женскому дню или к Победе, а то и посылочки. До сих пор! А встречу тех, за кем тогда ходила, и не узнаю, наверно. Раньше их как называли? Участник Великой Отечественной. А теперь? Ветеран. Старик то есть.

— Да, — сказала Ольга, покачав головой. — Пятьдесят три… Меня еще и на свете-то не было.

Татьяна Николаевна долго не появлялась, должно быть все уговаривала Ленку.

— А ты про госпиталь откуда знаешь? — спросила старуха. — Ходила сюда с пионерами, что ли? Тут их много бывало: стишки прочитают, песенку споют, ну и помогут, чем могут, — дровишки там или уборка…

— Нет, — сказала Ольга. — Я к знакомой ходила. К учительнице.

— Понятно, — пожевав бледными губами и, видимо, что-то подсчитав в уме, сказала нянечка. — Конечно, ты еще совсем маленькая, была.

Потом Ольга так и не сможет объяснить самой себе, почему она вдруг спросила нянечку:

— А вы не знали такого доктора — Ильина?

Этот вопрос был так неожидан для нее самой, что Ольга на секунду подумала: что за привычка у людей — чуть что, и сразу искать общих знакомых? Нянечка, чуть отстранившись, в упор поглядела на Ольгу и спросила:

— Колю, что ли?

Ольга замерла. Это было похоже на чудо, в которое трудно было поверить. Она смогла лишь кивнуть.

— Умер Коля. Погиб то есть. Доктора говорили, что погиб на фронте, и жена его тоже. Жену-то я его не знала, только по карточке…

— По какой… карточке?

— А у него на столе в одинарской (очевидно, она не могла выговорить «в ординаторской») под стеклом лежала. Не успел с собой забрать, так я ее себе взяла.

— Нянечка, милая… — не сказала, а выдохнула Ольга.

— Господи! — испугалась та. — Да что с тобой? Позеленела вся!

— Ничего, ничего…

Старуха куда-то убежала — именно убежала! — и вернулась с рюмкой: вот, это я тебе валерьянки накапала, выпей. Ольга выпила и увидела спускающуюся по лестнице Татьяну Николаевну. Она могла ни о чем не спрашивать.

— Пойдем? — спросила Татьяна Николаевна.

— Сейчас, — сказала Ольга и повернулась к нянечке: — Можно, я к вам зайду?

— Заходи, — ответила та. — А меня все тетей Маней зовут, и ты зови. Покажу я тебе ту карточку, если хочешь. Я здесь, во флигеле живу. Комната пять. Запишешь или запомнишь?

— Запомню, — сказала Ольга.

Они вышли на улицу, и Татьяна Николаевна всхлипнула.

— Что же теперь будет, а? Я к ней и так и этак… Говорю: не хуже других вырастим, а она ни в какую, Ленка-то!..

Очевидно, ее поразило упорство дочери, с которым она столкнулась впервые.

— Значит, Генка оказался сильнее нас с тобой, — сказала Ольга.