Семейное дело - [182]

— Почему вы решили?..

Он не дал ей договорить.

— Потому что вы разрешили мне проводить вас. Потому что вы никуда не спешили из кафе. Потому что у вас нет кольца. Все это, конечно, так… догадки. Скорее всего, вы были замужем, и…

Теперь уже Нина опередила его:

— …и вам надо менять профессию, Костя. Моего бывшего мужа, между прочим, тоже звали так. И все-таки у меня нормальная жизнь нормального человека.

— Почему вы разошлись? — тихо спросил Коптюгов.

— А вам не кажется, что мы еще слишком мало знакомы, для того чтобы откровенничать? — Она протянула Коптюгову руку. — Спасибо, что проводили.

И, быстро повернувшись, ушла.

Коптюгов, поначалу подумавший было, что она на него рассердилась, тут же спокойно улыбнулся: «…Мы еще слишком мало знакомы…» Это не отговорка, это намек. Дескать, ты потерпи малость, ты разыщи меня в моем цехе, ты повозись со мной, сам откройся мне, вот тогда… Он встречал таких женщин, в чью жизнь однажды вошла беда. Их трудно заставить открыться, у них душа словно в мундире, застегнутом на все пуговицы. Конечно, есть и такие, которые рады-радехоньки посетовать на свою судьбу, — Коптюгов им не верил. Он знал, что нравится женщинам, и знал, что эти жалобы рассчитаны на ответную жалость. Нет, у таких, как Нина, все иначе, их чувства прочнее, если уж такая полюбит — это серьезно…

В тот момент, когда долговязый помощник режиссера подвел к их столику Нину, Коптюгов поднялся и подумал: «Вот это она…» Он не удивился такой уверенности, он точно знал, что эта красивая девушка или молодая женщина с большими темными глазами и светлыми волосами, свободно падающими на плечи, — она. Он сдерживал себя: не торопись. Такая не потащит тебя к себе пить французский коньяк. Это совсем другой человек, совсем другая душа. Она прочная. Она не станет вешаться на тебя, как вешались другие. И Коптюгов уже твердо знал, что завтра же он пойдет в турбокорпус и разыщет там контролера БТК Нину Водолажскую…

10

В пятницу все начальники цехов обычно собирались у заместителя директора по производству Кузина. Для Ильина эти совещания были пустой тратой времени, они раздражали его, он говорил: «Опять будем гонять болты и гайки». Кто-то из заводских остряков окрестил эти обязательные пятничные совещания сокращенно — ППР, что означало: посидели, побалдели — разошлись. И если Левицкий то ли в силу привычки, то ли из уважения перед всякими совещаниями аккуратно ходил и на эти — Ильин отказался ходить, пока там не будет вопросов по литейному. Он позвонил Кузину. Не будет вопросов по литейному? Тогда я и сам не приду, и никого не подошлю. Кузин возмутился, пригрозил доложить главному инженеру, Ильин оборвал его:

— Пожалуйста. Но я не намерен терять часы на дела, не касающиеся меня лично.

— Вы обеспечиваете металлом весь завод. В любой момент к вам могут быть вопросы.

— Я могу ответить на них и по телефону.

— Круто берете, товарищ Ильин! Смотрите, как бы не нажить неприятностей. Я слышал, у вас в цехе уже начинается какая-то заварушка? Если это отразится на производстве…

— Не отразится, — сказал Ильин и положил трубку.

С этим покончено. А вот то, что начало перестройки — той перестройки, которую он так долго обдумывал и которую ему наконец-то разрешили, — называют «заварушкой», заставило Ильина насторожиться. Он мог лишь предполагать, кто принес туда, в заводоуправление, это словцо.

Когда он собрал у себя заместителей, те знали уже все. Такое событие, как структурная перестройка, в секрете не удержишь. Тем более что на последнем заседании парткома вопрос обсуждался долго и подробно, прежде чем было вынесено решение рекомендовать администрации такую перестройку провести. Ильин сам докладывал на парткоме. Естественно, по заводу слух распространился сразу же, да никто ведь и не собирался делать из этого тайну.

Сейчас Ильин ждал, как поведут себя заместители. Он собирался сделать одно: прочитать приказ, подписанный Заостровцевым, и, не вдаваясь пока в подробности, уточнить некоторые пункты.

Приказ выслушали молча, и даже когда Ильин спросил: «Какие будут мнения?» — молчание продолжалось долго. Первым нарушил его заместитель по фасону Малыгин. Он встал и, вынув из кармана какую-то бумагу, подошел к столу Ильина и положил бумагу перед ним.

— Вот. И не надо давить на мою сознательность.

Ильин, уже заранее зная, что это заявление Малыгина об уходе, все-таки развернул бумажку и прочитал заявление.

— Давить не будем, — сказал он. — Не на что давить.

Он не любил Малыгина. Холодный человек. Что бы ни случалось на формовочном (а там каждую неделю что-нибудь случалось), Малыгин валил на кого угодно, лишь бы оградить от неприятностей себя. Иждивенец, все ему подай на блюдечке с голубой каемочкой, а он еще будет фыркать при этом. Чаще всего, конечно, он валил на Ильина: не дал вовремя смолы, не завез сено, не… не… не… А у самого копни песок — спрятанные пустые четвертинки лежат, формачи пьют прямо на глазах, зимой «для сугреву», летом «для тонуса».

Ильин понимал, что это заявление рано или поздно Малыгин должен был положить на стол. С работой по-новому ему не справиться. Он смотрел на остальных. Или они тоже поднимутся на дыбы?