Семейное дело - [165]

— Сейчас их проведут к вам, Сергей Николаевич. Познакомьте товарищей с людьми, покажите цех, как плавку дают — покажите. Только с соблюдением правил техники безопасности, разумеется.

— Они меня не слышат, Андрей Георгиевич?

— Нет.

— Тогда уж извините за грубость, но они мне сейчас как шило в одно место. Честное слово, мне не до них, вы же сами все прекрасно знаете и понимаете.

— Ну вот и отлично, Сергей Николаевич, спасибо! Они будут у вас минут через двадцать.

Их было трое: маленький, толстенький, в кожаном пиджаке и поэтому похожий на туго набитый чемодан М. Мандрус; длинноволосый и весь джинсовый парень — помреж («Какая странная фамилия», — подумал Ильин, знакомясь, и только потом сообразил, что это не фамилия, а должность) и немолодая женщина в свитере (в июле-то!) со здоровенным куском янтаря на цепочке поверх свитера — оператор фильма.

Режиссер начал говорить с ходу, так торопливо, будто весь фильм ему нужно было снять уже к вечеру.

— У нас трехчастевка, понимаете? Времени в обрез. Кого будем снимать? В смысле выбора героя.

— Бригаду Чиркина, я думаю.

Помреж что-то записал в блокноте.

— Этот Чиркин молодой, старый?

— Да скоро на пенсию.

— Не пойдет.

— У нас сталевары уходят на пенсию в пятьдесят.

— Все равно.

— А вы подумайте, — Ильин говорил, еле сдерживая раздражение, — Чиркин — сталевар, Чиркина — его жена — была у нас крановщицей, дочка — лаборантка в нашей экспресс-лаборатории.

— Династия — это, конечно, хорошо, даже модно. А еще кто есть?

— Тогда Коптюгов, — сказал Ильин. — Молодой, недавно кандидатом в члены партии принимали, работает отлично.

Он поглядел на график, висевший за его спиной, — Коптюгов сейчас работал, они увидят его в цехе.

— Фотогеничен?

— Извините, не знаю. У меня другая профессия.

— Посмотрим в натуре, — заторопился М. Мандрус.

— Только, пожалуйста, касочки наденьте, — сказал Ильин. — У нас не положено без касочек.

Он не мог не улыбнуться тому, как кокетливо надевала каску операторша, заглядывая в зеркало и поправляя выбивающиеся кудряшки. Раздражение понемногу проходило. Он подумал: а чего я так раскипятился? У них тоже своя работа, и, если меня просят помочь, почему не помочь?

— Вы вообще, хоть в общих чертах с нашим делом знакомы? — спросил Ильин, и вдруг джинсовый помреж хохотнул сверху:

— Извините, но у нас тоже другая профессия! Вы ведь, наверно, тоже не знаете, например, что такое крупняк?

— Это крупный план, — тут же объяснил Ильину М. Мандрус и поглядел снизу вверх на своего помрежа так, что Ильину показалось — тот стал ниже ростом.

М. Мандруса звали Михаилом Михайловичем, и он уже нравился Ильину. Если несколько минут назад он думал просто-напросто передать гостей начальнику смены — пусть водит и объясняет, то теперь решил показать цех сам, поэтому повел их не по внутренней лестнице, а через двор, где сейчас стоял дизелек, готовый вывозить из цеха платформы с набитыми шлаковницами.

— Театр начинается с вешалки, а наш цех — с шихтового двора, — тоном привычного экскурсовода сказал Ильин. — Вон подручные загружают корзину. Все пойдет в печь. Но сначала взвесят на весах, как в аптеке.

— Понятно, — сказала, оглядываясь, будто она что-то потеряла, операторша.

— Чем загружают? — спросил Мандрус.

— Половиной таблицы Менделеева, — усмехнулся Ильин.

— Понятно, — снова сказала операторша. — Здесь снимать не будем, Михаил Михайлович.

— Да, — сказал он тусклым голосом, будто сожалея, что здесь они не будут снимать. Он уже глядел туда, на печь, словно она притягивала его к себе, словно тот мерный гул, который шел от нее, был для него призывным голосом, и первым пошел в пролет — к ней, к печи…

Ильин поглядел на застекленную, похожую на газетный киоск будку, которая стояла неподалеку от печи, — Коптюгова там не было. Стоит с той стороны печи. Значит, они поспели вовремя, скоро будет плавка, пусть гости полюбуются. Пока же они стояли голова к голове, потому что иначе слов было не разобрать, и Ильин рассказывал, как будут выпускать сталь, она пойдет вон по тому желобу вон в тот ковш, который уже подавали сюда по пролету. А потом из-под печи уберут шлаковницу со шлаком и все повторится: загрузка, электроды опустятся — ну да это вы все увидите сами, — и начнется новая плавка. Больше он ничего не стал объяснять им.

Он наблюдал не за плавкой, а за гостями. Это было куда интересней. Казалось, сейчас они присутствовали при точно таком же сотворении чуда, какое пережил он сам много, очень много лет назад, когда сталь, выпущенная на волю из адского пламени печи, потекла в ковш. Те трое стояли не шевелясь, завороженные, потрясенные этим огненным видением. Потом все вокруг стало меркнуть и лишь три электрода — три раскаленных клыка, поднятых над печью, еще светили, но и они медленно остывали, становясь вишневыми.

Ильин поднял глаза, и все трое тоже поглядели туда, куда глядел он. Там, под кабиной крановщицы, уже горело световое табло, как в метро у въезда в тоннель, с цифрами — 15.30. Он засмеялся, когда гости, как по команде, поглядели на часы. Нет, это не время! Это вес плавки. Пятнадцать и три десятых тонны. Теперь уже он поглядел на часы: плавка дана минут на десять раньше — стало быть, вторая тоже будет раньше и Коптюгов передаст печь другой смене на ходу.