Семейная тайна - [51]

Начался пир.

Игорю было не по себе. Нежданно-негаданно, по стечению обстоятельств, он вдруг оказался в селе Соленые Ключи, в этой бедной избе, где стал свидетелем туго закрученного узла чужой жизни.

Теперь ему было ясно, что Федя — сын Примакова. Выходит, Таисия — его первая жена? Но как она может быть первой женой, когда их сыну, белобрысому Феде, лет десять, не более, а Лине — дочери Примакова от нынешней жены Дарьи — более двадцати?

Эти мысли до того занимали Игоря, что кусок с салом в горло не шел.

Примаков заметил это, перестал есть и сказал:

— Ты тут, Таисия, приберись, а мы с Игорьком пройдемся, свежим воздухом подышим.

— Сходите, сходите, — проговорила Тося, — Феденьку возьмите. Он без папани скучает.

— Не! Я лучше к Петьке Косому сбегаю, пусть посмотрит, какой у меня пугач. Он, жила, мне своих голубей гонять не дает. Я ему стрелять из пугача тоже не дам.

— Так нельзя, Федя, — строго, по-отечески произнес Примаков. — Надо быть добрее к людям, тогда и они к тебе всей душой.

— Как же, жди, — захохотал Федя, обнажив щербатый рот, в котором недоставало одного резца. — Я Петьке сказал, что меня папаня в Суворовское определит, а он как даст, вот зуб выбил. Я ему, косому, стрельну, второй глаз окривеет.

— Ну ты… того-етого, посмирнее, суворовец.

— Папаня, смотри без меня не уезжай! — И Федю как ветром сдуло.

Игорь и Примаков спустились с пригорка. Пыльная дорожка привела их к озерку. По краям в человечий рост стояла зеленая осока, над водой красиво свесилась зеленая пестрядь ветлы. По озеру плыла утка с выводком. Без видимых усилий утиная семейка скользила по зеркальной глади воды, оставляя за собой едва заметный узорчатый след.

От воды пахло свежестью.

Примаков отыскал взглядом, видно, известную ему с давних пор, скамейку, уселся. Крупное лицо его было задумчиво.

— Ты, брат, не осуждай… Жизнь, она, брат, всякая. И то в ней, и это. Ты думаешь так, а она этак… — сбивчиво произнес Примаков.

— Да я не осуждаю. Вот только не пойму.

— А чего тут понимать… После войны это было. Прислали меня сюда с завода на летний месяц технику подшефным ремонтировать. Поселили в избу к Таисье. Девка добрая, ласковая. А в любви — я такого в жизни не встречал… Однако вернулся в город, об этой истории позабыл. Встретил Дарьюшку, полюбил. Зажили душа в душу. А потом как-то, лет десять назад это было, снова послали меня в эти Соленые Ключи. Увидел Таисию, а она будто и не изменилась. Зазвала в гости, про жену выспрашивала, про дочку. Ласковая была такая. Через год дошли слухи — Таисия родила. Это крест мой. Ей от меня ничего не надо, не просит, не требует, а ведь сын-то мой. Ему есть и пить надо. Вот и везу воз.

— А Дарья Степановна?

— Даша? Она все знает. Поняла. И простила. Золотая женщина. Поверишь ли, затормошусь я, забегаюсь, забуду денег послать, так она напомнит. У нас, говорит, дом полная чаша, сыты, обуты, в достатке… А как они там? Одежонку надо собрать да денег… Это ж твой сын, Митя.

Утка достигла берега и, потеряв прежнюю осанистую грацию, тяжело переваливаясь на перепончатых лапах, стала взбираться по крутому склону. Утята, сломав строй, врассыпную двинулись за ней. Слышалось кряканье, писк, хлопанье крыльев.

Игорю невесело было от только что услышанной исповеди. А ведь казалось, в Лининой семье так все просто и ясно, что и скрывать нечего.

От примаковских тайн мысли Игоря повернулись к собственной семейной тайне. Судя по всему, Дмитрию Матвеевичу было не до него. Приезд в деревню, свидание с Тосей и сыном, казалось, не оставляли в его душе места для чужих дел. Тем не менее Игорь попытался завязать разговор, ради которого ехал сюда, за столько верст.

— Я знаете о чем думаю? — сказал он. — Может быть, мой дед у этого озерка курил в последний раз? Он ведь в этих краях погиб…

Примаков с усилием оторвался от своих невеселых мыслей:

— Да, ты говорил…

— Говорил, да не все… — Игорю захотелось рассказать обо всем Примакову. Словно откровенность, с которой тот раскрыл перед ним душу, требовала ответной откровенности.

— Бабушка писала — дед погиб при странных обстоятельствах. И похоронка какая-то странная. Ничего из нее не поймешь. Погиб, и все. А где, как — не поймешь. Я в газете заметку тиснул. Один подполковник в отставке написал ей: мол, лучше вам правды не доискиваться. Не ворошите прошлое, так лучше будет. А мы с бабушкой не верили, что дед мог сплоховать. Не такой был человек. И на фронт добровольцем пошел.

— Это когда же было? Больше сорока лет назад, Было и быльем поросло.

— Может, для кого и поросло, да не для меня. Если хотите знать, я жить дальше не могу, пока про деда досконально все не выясню… — Игорь даже вскочил от волнения.

— Да ты не горячись… Я разве против… Иногда будто затмение найдет: своя болячка болит, а до чужой и дела нет. Прав ты, тысячу раз прав. Пойдем, Таисию поспрошаем, может, что скажет.

Они вернулись в избу.

Тося слегка прибралась, да и сама принарядилась, на голову накинула синюю косынку с белым горохом. По замятинам было видно, что платок в сложенном виде хранился в сундуке и извлекался редко.

— Тося! — сказал, обращаясь к женщине, Примаков. — Я телевизором и холодильником займусь. А ты с Игорем потолкуй. У него дед в этих местах воевал. Ему интересно, что и как тут у вас было.