Семейная тайна - [47]

У Игоря мелькает мысль: а почему Лине не принять участие в сегодняшней поездке? Вот было бы здорово!

Он вскакивает с дивана и быстро начинает одеваться.

Подъезжая на трехтонке к знакомому дому, Игорь во все глаза смотрел, не мелькнет ли в саду-огороде знакомый силуэт. Однако на участке возились только двое — сам Примаков да его жена Дарья.

У Игоря екнуло сердце: не успел он огорчиться по этому поводу, как послышался звонкий голос Лины:

— Мам, а мам! Тут у меня книжка стихов лежала… Про любовь… Ты случаем не видала?

— Только у меня и делов, что стихи про любовь читать. Ты бы, дочка, переоделась да подсобила отцу с матерью.

По тому, как шарахнулось в груди сердце при звуке Лининого голоса, Игорь понял, что девушка затронула его не на шутку. На душе стало тревожно. Было ощущение, будто он отныне становился не свободен, власть над ним уплывала от него, перемещалась к другому человеку, в чужие руки, а какие они окажутся, эти руки — добрые или злые, — неизвестно.

— Машина подана! — из-за ограды крикнул Игорь.

— А-а, Игорек! Я сейчас!

Примаков вонзил лопату в мягкую землю, по которой тут и там разбросаны были крупные, с кулак, и мелкие, как сорочьи яйца, золотистые картофельные клубни. — Проходи в дом, я сейчас!

— Пап, кто это там пришел? — в Линином вопросе угадывалось лукавство, она по голосу уже, конечно, опознала Игоря и теперь хотела обозначить свое присутствие.

— Принимай, дочка, кавалера! — крикнул Примаков, с обычной своей бесхитростностью выдавая затаенное желание видеть дочку рядом с этим симпатичным, пришедшимся ему по нраву парнем.

Пока в аккуратно прибранной горнице хозяин с гостем обсуждали детали поездки, Лина успела несколько раз войти и выйти. При этом внимательный глаз мог бы заметить появившиеся в ней перемены: сначала волосы ее свободно рассыпались по плечам, а потом вдруг их туго стянула бледно-голубая лента. Первый раз она выскочила в спадающих с ног тапках, а во второй — на ногах ее сверкнули лаком перекрещенные ремешки красных босоножек. А под конец разговора, когда Игорь уже встал и теперь возился возле дивана, безуспешно стараясь расправить смятые им вязаные салфеточки, украшавшие спинку, Лина появилась в красивой японской шали, белой, с яркими цветами.

— А можно, я с вами поеду? — спросила она. Игорь поднял взгляд на ее милое, в бледных веснушках лицо и залился предательской краской.

— Я-то что… как ваш отец… Конечно, будем рады, — слова ворочались у него во рту, тяжелые и шершавые, как морские голыши. Ему страстно хотелось, чтобы Дмитрий Матвеевич немедленно согласился на просьбу дочери, но, к его удивлению и разочарованию, тот отнесся к высказанному ею желанию с прохладцей.

— Зачем тебе это, дочка, нужно? Целый день в жаре и пыли в машине трястись. А если дело сразу не сладится? Того-етого… ночевать придется незнамо где. Мы-то что… мужики… дело привычное. А ты куда? Да ты же сегодня в театр собралась?

— Не хотите, не надо. Была бы честь предложена! — с вызовом проговорила Лина, взмахнула шалью и, словно бабочка, выпорхнула из комнаты.

— А может, прихватим Лину? Веселей будет, — попробовал Игорь уговорить Примакова.

— Думаешь, она и вправду хочет ехать? Ей же в театр. Ее поэт пригласил.

— Какой поэт?

— А этот… Окоемов.

…Примаков и Игорь покидали в кузов тяжелые мешки с овощами и фруктами, уселись в кабину.

— Как ты думаешь, парень, дождя не будет? — с опаской поглядев на небо, спросил старый слесарь.

— Да вроде не должно, — буркнул Игорь. Ему не хотелось разговаривать. Упоминание о поэте привело его в мрачное состояние.

Было рано. Солнце еще не пекло, холодный ветерок приятно обвевал лицо. Асфальтовая лента шоссе быстро бежала навстречу.

— Вон, вон, гляди… Да не там, над морем. Ишь, туч нагнало. Может, мне сейчас накрыть мешки брезентом?

— Чего торопиться? Пойдет дождь, тогда и накроете.

— Ишь ты какой… того-етого… Рассудительный. Ты с мое поломайся на этом участке, а потом рассуждай.

— Да мне что. Я вмиг заторможу.

— Ехай, ехай. Надо до жары добраться. А то сопреем. Вон от мотора какая жарища идет.

Однако вскоре пришлось остановиться. У обочины голосовал старичок в бело-красной шапочке с помпоном. Козлиная бородка казалась странной на фоне ярко-голубой нейлоновой курточки, в которую был облачен путник.

— Этот к непогоде вырядился, — с опаской сказал Примаков. — Чует: быть дождю.

Он уступил место в кабине старику, а сам полез в кузов — спасать от возможного дождя добро.

— Далеко ли путь держишь, отец? — поинтересовался у старичка Игорь. Он рад был, что Примаков перебрался наверх. Его присутствие томительно напоминало о Лине, о ее вечернем походе в театр с неизвестным Окоемовым.

— Куда вы, туда и я, — ответствовал старик. — В город.

— А зачем?

— Дочку навестить. Она у меня там замужем за начальником горвоенкомата.

— Полезное знакомство…

— Что — в армию берут? Тут он не помощник. У них строго.

— Да нет, отслужил я… У меня теперь другая забота. Дед погиб в этих краях. Вот могилу ищу.

— А, это хорошо, что ищешь. Память сердца у каждого быть должна, без нее нельзя.

— А вы давно в этих краях?

— Родился здесь.

— Русский?

— А то чей же? Да в этих краях русская речь много веков звучит. В школе слыхал небось про путь из варяг в греки? Он тут как раз проходил. Из моря Варяжского к Русскому, а дальше через Керченский пролив, Азовское море, Дон и Волгу — сюда, к морю Хвалынскому. Каспийскому по-нашему. Про купца новгородского Садко былину учил? «Садко купец богатый гость с кораблями своими хаживал по Волхову… Гулял по Волге-реке. Бегал по морю, по синю морю Хвалынскому». Вот как. И купец Афанасий Никитин здесь побывал. Про «Хождение за три моря» слыхал? Так первое море из трех — Каспийское. На обратном пути заболел, был ограблен. А вскорости и помер на Смоленщине. Он-то помер, а дневник — остался.