Семейная тайна - [4]

Бабуле нравилось здесь. Не хочешь любоваться на «Кулинарию» и «Колбасы», гляди вдаль. Там, в отдалении, — голубые колоколенки и золотые купола Елоховской. А немного пройдешься по улице Карла Маркса или по Ново-Басманной, — пожалуйста, вход в Сад Баумана с просторными аллеями среди свежей, зеленой листвы. Здесь же фанерная раковина летней эстрады, деревянное здание кинотеатра. Купишь билет в кассе при входе и гляди две серии про полицейских и воров или про Фанфана Тюльпана. Правда, Бабуля двухсерийных не любила — уставала, от духоты болела голова и появлялась резь в глазах. Да и не нравились ей похождения полицейских и воров, хулиганства и без них хватает. Ей подавай фильмы про любовь и обязательно со счастливым концом — свадьбой.

Если фильм не кончался свадьбой, Бабуля уходила недовольная. Как же так: встретили друг друга люди, полюбили, а дальше-то что? Поженились ли, народились ли дети? Намек есть: идут рука об руку, музыка играет, а все-таки не ясно — сладится у них или как?

После капитального ремонта дом из грязно-серого превратился в нежно-бежевый. Больших коммунальных квартир не стало, а появились маленькие отдельные квартирки с удобствами. Молодцы архитекторы, здорово перестроили. Что хорошо, то хорошо!

— Вот она — Советская власть, — говорила Бабуля. — Позаботилась: и квартиру бесплатно дали, и ремонт за так. Живи и радуйся!

Однако жить и радоваться все время что-нибудь мешало. Начать с того, что мальчонка, внучок то есть, народился без отца. В каком-то смысле отец был, конечно. Игорек ведь не ребенок из пробирки, хотя для него, может быть, было бы лучше, если бы из пробирки. Тогда бы заботу о нем взяло на себя какое-нибудь солидное научное учреждение с хорошим бюджетом, а не одинокая бабка со скромной пенсией.

Почему бабка, а не мать? Мать у Игоря была. Мальчик звал ее не мамой, а Лизкой, как Бабуля. У Лизки были круглые водянистые глаза, наполовину закрытые выкрашенными в синий цвет веками, волосы специально взлохмаченные и нависавшие на выпуклый лоб. Маленькие ярко-красные губы она имела обыкновение поджимать, придавая им форму сердечка, ей казалось, что это красиво. А Лизка очень дорожила красотой, ей казалось, что она рождена, чтобы привлекать к себе мужские сердца и жить в свое удовольствие.

Сына Лизка прижила неизвестно от кого, бросила его на руки Бабуле, а сама улетела на Дальний Восток. Почему именно туда? Прежде всего, наверное, потому, что «дальний», то есть расположен на большом расстоянии от Москвы, следовательно, можно не заботиться о ребенке, о его бесконечных болезнях — кори, желтухе, диатезе и мало там о чем еще. Можно не слать старухе денег: «Жизнь здесь, мамочка, ужас какая дорогая!» Можно врать напропалую: «Я опять вышла замуж, на этот раз за командира траулера. Только он ушел на полгода в плавание, и я сейчас сижу на мели…» Может, кто и ушел в плавание на полгода, а может даже на год, но человек тот не был мужем Лизки, иначе она бы по забывчивости не называла его то Иваном, то Альбертом, то Степой.

Даже простодушной Бабуле ясно было, отчего дочь сорвалась с места и ринулась на Дальний Восток. За длинным рублем да за мужиками погналась. Они там сельдь ловят, а самих, мужиков-то, говорят, больше, чем сельдей в бочке. И все неженатые. Все, видно, от семей поубегали. Ох, Лизка, срамница, мало ей тут было ухажеров, вон куда сиганула!

Бабуля, хотя и нелегко было ей вертеться с малышом на свою пенсию, однако отъезд дочери приняла с облегчением. По крайней мере, не будет таскать в дом каждую неделю все новых и новых кавалеров, пить с ними вино на кухне. Добро бы тихо пила, а то взяла манеру, напившись, с взлохмаченными волосами, в одной оранжевой комбинашке, спадающей с худых плеч, выбегать на лестничную клетку и там орать что есть мочи, требуя от общественности найти управу на очередного обидчика.

С ужасом вспоминала Бабуля то время, когда наутро после скандала ей приходилось сторонкой, незаметно проскальзывать в булочную или молочную, только бы не встретить кого-либо из соседей. Стыдно в глаза людям смотреть. Уехала, заполошная, и ладно, плакать не будем, скатертью дорожка!

Однако письма Лизки с Дальнего Востока ожидала с нетерпением и читала с интересом. Водрузив на нос старенькие очки, перевязанные шнурком — пластмассовые дужки поломались, она прочитывала письмо по первому разу насквозь, чтобы узнать главное: жива ли дочь, не заболела ли. Хоть и непутевая, а все-таки своя. Второй и третий раз письмо прочитывала медленно, с обдумыванием. Качала головой… «Муж Кузьма. А это кто такой? Вроде Кузьмы никакого не было». Не ленилась встать и взять из серванта последнее Лизкино письмо, находила нужную строчку, подчеркивала шариковым карандашом. «Ну, конечно же, Альберт, я же помню, никакого Кузьмы не было. И в кого уродилась такая непутевая!»

Действительно, вопрос — в кого? Сама Бабуля только и знала в жизни одного ненаглядного своего Ванечку.

…Выросли они в приокском селе, жили на одной улице под названием Луговая. Улица была крайней. Дома стояли по левую руку, а по правую шли пойменные луга. Хриплый гудок парохода на рассвете доносился отчетливо, сильно, как будто река была рядом, а ведь до нее через луг километра полтора, не меньше.