Семейная тайна - [28]

Впрочем, неизвестно, чем бы кончилась для него эта драка, если бы один из парней не допустил роковой ошибки: схватив со стола бутылку из-под пива, он резким движением отбил дно, заполучив таким образом страшное оружие. Однако воспользоваться этим оружием ему не пришлось. Звон посуды, служившей для Автандила Шалвовича одним из источников наживы, мгновенно вывел его из состояния апатии. Он выскочил из-за стойки, как разъяренный буйвол промчался по проходу, схватил обоих парней могучими волосатыми лапами за шиворот и поволок их к выходу.

Через мгновение вагон-ресторан опустел. Как писали древние, битва прекратилась из-за отсутствия сражавшихся.

___

— Что ты на нее набросилась? — Беловежский растерянно смотрел на жену, которая не торопясь, плавными движениями сняла с шеи золотое ожерелье и начала аккуратно укладывать его в длинную и узкую коробочку, выстланную изнутри красным бархатом.

— Не люблю несчастных, — спокойно отвечала Медея. — Несчастье — это зараза, от нее надо держаться подальше.

— Вот бы и держалась подальше. Зачем же делать несчастных еще несчастнее?

— А ты иди пожалей ее!

Беловежский выглядел этаким простецким парнем, что в свое время породило у Медеи иллюзию, будто ей будет легко управляться с мужем. Но она все чаще стала убеждаться в том, что ошиблась.

Светлые глаза Романа Петровича потемнели, круглое, обычно казавшееся добродушным, лицо затвердело.

— Пойду и пожалею, — твердо сказал он.

Пригладил ладонью редеющие каштановые волосы и вышел из купе, с силой захлопнув за собой дверь.

Медея опустилась на застланную полку и стала смотреть в темное стекло, где ничего не было видно, кроме ее собственного отражения.

…Беловежский двинулся к вагону-ресторану, где он оставил Лину с, отцом. Однако Лина встретилась ему на полпути. Волосы ее были спутаны, рукав платья надорван.

— Что случилось?

— Пристали двое. Тащили к себе в купе. Еле вырвалась. Спасибо, какой-то парень помог.

— Я как чувствовал, — мрачно проговорил Беловежский. — Да вот, опоздал.

— Опоздал, — как эхо отозвалась Лина.

Они оба смешались и замолчали.

— Ты извини мою жену. Не знаю, что на нее сегодня нашло. Обычно такая спокойная, выдержанная женщина.

— Красивая женщина, — снова, будто эхо, повторила Лина.

— Зачем же ты осталась в ресторане? И сейчас… Мне не нравится, что в этот поздний час ты ходишь по поезду одна.

— Одна? А с кем же мне ходить? — поинтересовалась Лина.

— С кем? — Беловежский попытался завладеть инициативой в разговоре: — Лина, я не мог сказать этого за столом… по понятным соображениям…

— По понятным соображениям.

— Перестань повторять мои слова, ты не маленькая!

— Не маленькая.

До него донесся смешок.

— Так вот что я хотел сказать. Я рад тебя видеть. И рад, что ты возвращаешься в Привольск. Хотя с прошлым, как ты сама понимаешь, покончено. К тому, что было, конечно, возврата нет и быть не может.

— Быть не может.

— Да, да… И все-таки я рад.

— Я тоже… У меня голова разболелась, я пойду.

Она повернулась и пошла. Беловежскому показалось, что он недосказал ей что-то очень важное. Машинально ухватил Лину за рукав, раздался треск ветхой материи, мелькнуло голое белое плечо, розовая ленточка на нем.

Она оглянулась, с удивлением посмотрела на Беловежского и скрылась.

Навстречу директору по проходу двигался один из заводских — завгар Лысенков. По легкой, понимающей улыбке, игравшей на его губах, нетрудно было догадаться, что последняя сцена не укрылась от его внимания. У Беловежского появилось желание сказать завгару что-нибудь резкое, чтобы согнать с его лица заговорщицкую, понимающую улыбку. Но тот, словно угадав это, сменил выражение лица на просительно-угодливое и, склонив голову, сказал:

— А я к вам, Роман Петрович, за помощью.

Еще недавно Беловежскому, занимавшему должность начальника производства, по работе редко приходилось сталкиваться с Лысенковым. Он внимательно рассмотрел его впервые несколько дней назад, когда вызвал к себе и попросил сменить своего личного шофера. Прежний, Гуськов, был небрежен и неопрятен, непонятно было, как его мог терпеть предыдущий директор Громобоев.

У Лысенкова — удлиненное лицо, какие принято называть «лошадиными», крепкая жилистая фигура. Волосы бурые, с медным отливом, крашеные, что ли? Возраст — солидный, он угадывался в истончившейся бледноватой коже лица, в обилии тонких морщин, прочерченных рейсфедером времени на лбу и на щеках. Отметив про себя эти морщины, Беловежский подумал: «Под шестьдесят мужику. Должно быть, воевал». Эта догадка подтвердилась. На другой день у него был телефонный разговор с отцом, и неожиданно тот попросил о внимании к завгару Лысенкову: «Он воевал под моим началом».

— Так что вам надо? — вспомнив об отцовской просьбе, Беловежский решил быть поснисходительней к завгару.

— Да вот, в Москве удалось выбить несколько ящиков запчастей. Решил прихватить с собой, благо буфетчик оказался знакомым, пообещал в подсобке разместить. А тут ему ревизией грозят. Вот дружок и взбеленился: «Забирай, говорит, свои железки к чертовой матери». Хочу вас просить — переговорите с начальником поезда. Ну, чтобы разрешил перекинуть груз в багажный вагон. А мы задним числом оплатим по прибытии. А можно и сейчас наличными. У меня по случаю деньги при себе имеются. Хотел что-нибудь в Москве прикупить, да не успел, с запчастями провозился.