Семейная сага - [10]

И опять в голове сами собой зазвучали стихи:

Я хочу и боюсь

Этих встреч на ходу. Вечерами томлюсь, Утра нового жду.

Будто бабочку ночью

Влечет на свечу.

Я боюсь тебя очень…

И очень хочу…

Катерина. 1927, 28 сентября

Сегодня весь день я вела себя, как всегда. Была гордая

и независимая, на Анатолия внимания особого не обращала, но это все выходило естественно. Я его не игнорировала, даже какие-то фразы ему иногда кидала, но не более, чем остальным. И зацепила-таки его! Он с Наташкой говорит, а я замечаю боковым зрением, что сам на меня косится. Пусть, пусть! Я ему не та Катерина, что с обрыва бросается! Я — Кармен! Любовь свободна, черт подери! Он у меня еще попляшет!

Прозвенел последний звонок, все метнулись к выходу. Я же, как всегда, не спешу. Собираю книжки и тетради в свой ранец и выхожу в коридор одной из последних.

Выхожу на улицу, останавливаюсь и оглядываюсь. Вижу метрах в тридцати от меня прогуливается Анатолий наверняка ждет меня. А вдали, при выходе из школьного двора стоит Михаил, вроде ждет чего, а вроде и нет. Я-то знаю, что он меня ждет, хоть мы и не услaвливались сегодня после школы идти домой вместе. Он такой застенчивый, что все приходится начинать мне самой: это с одной стороны интересно, а с другой — хочется, чтобы мужчина был мужчиной, чтобы он владел ситуацией, решался на что-то. Анатолий метнулся было ко мне, но я в это время подняла руку и помахала Михаилу. Я направилась мимо Анатолия к Михаилу, подошла к нему и сказала:

— Привет! Идешь домой? Пошли вместе!

Он, видимо, этого от меня и ждал, хотя опять как-то растерялся. Пошли рядом, говорили о каких-то пустяках, он был совсем потерянный. Видно, что парень умный, но уж очень весь "зашнурованный". А ведь тихоней его не назовешь — я же вижу, какой он с другими мальчишками: уверенный, сильный, никому не уступит, если считает, что прав.

А в меня он, наверное, всерьез втрескался! Ну, что ж, это хорошо: девушка, прежде всего, должна быть любима, как говорят подружки, а уж там видно будет, куда поворачивать — достоин ли претендент твоей любви или нет! В конечном счете, это мы их выбираем, а не они нас: мы просто позволяем тому, кого мы выбрали!

Идем-идем… О какой-то чепухе болтаем. Вот уже и его дом прошли, идем к моему. Я все жду, когда он что-нибудь предложит: вечером погулять или может в выходной в кино сходить. Нет, молчит, будто воды в рот набрал. Вот малахольный! Пришлось мне начать, хотя я ничего лучшего не нашла, как спросить, не хочет ли он меня утром подождать у своего дома, чтобы в школу вместе идти.

Он весь аж засветился! Даже не ответил толком, только головой кивнул. Чудной!

А впрочем, он очень хороший парень: и симпатичный, и умный. Вот разговорю его, расшевелю, растоплю — мне еще все девчонки завидовать будут! Да и Анатолию с его "Натали" нос утру! Кстати, у меня как пелена с глаз спала:

даже немного странно, что я нашла в Анатолии?

Арсений Николаевич. 1927, 27 октября

Замучил меня кашель!.. Да-а-а… Неважно идут дела:

часто отхаркиваю с мокротой кровь… Врачи рекомендуют поехать в Крым, говорят, может помочь. А как поедешь? На что? И так живем с хлеба на воду… Лёля-Алёнушка извелась совсем, работает, как ломовая лошадь — Катю с Ксеней растит без моей помощи, да еще я тут лежу пластом… А она каждый день мне молоко горячее с жиром дает, сало откуда-то приносит… Как выкручивается? Ума не приложу.

И себя не бережет, не боится заразиться от меня. По вечерам устроится, как воробышек, на краешке кровати, руку мою держит, то к щеке своей приложит, то поцелует. Говорю ей, остерегись, Лёля, ведь и сама заразишься и детей заразишь. А болезнь-то суровая, не приведи Господи!

Все вечера вместе проводим, говорим о многом, вспоминаем прошлое. Вот вчера стала расспрашивать про отца моего да про мать, да про житье-бытье наше. Я пообещал ей рассказать все завтра, устал уже сегодня. Когда она ушла, я долго не мог заснуть, вспоминая былое…

Мать свою, Агриппину Ивановну, я помню не очень отчетливо: умерла она, когда мне еще и восьми лет не было, а брату моему младшенькому, Глебу, было и вовсе около двух.

Отец мой, Николай Ипатьевич Белый, был священником в Заволжской церкви. Голосище у него был, что твоя иерихонская труба. Многие даже неверующие ходили в церковь на "Николину службу". С матерью моей они были погодки, любили друг друга без памяти, хотя отлюбить свое им Господь не дал: забрал маму совсем молодой, ей только должно было тридцать стукнуть…

Отец очень любил нас с братом, но растил в строгости, воспитывая по-спартански. Все говорил: в этом мире чтоб прожить, надо быть сильными и выносливыми. Как только стало можно, отдал меня, а потом и Глеба в юнкерское училище: почему-то не хотел, чтобы мы по его стопам пошли. Кончил я училище, получил чин подпоручика, направили меня служить в Заволжский гарнизон.

Вот тогда-то и повстречался я со своей Алёнушкой, Лёлей, как называли ее в семье. Она пела в церковном хоре в одной из Заволжских церквей, но слух о ее голосе гремел далеко за пределами нашего города.

Сходил я как-то на службу в церковь послушать, как

Лёля поет. И впрямь — чудо: голос глубокий, чистый, мощный, что твоя Волга течет… Да и сама красоты неписаной: волосы цвета вороного крыла, глаза темно-карие, цыганские, сама — кровь с молоком! Зачаровала меня, околдовала с первого же взгляда.