Семейная книга - [29]

Подобный случай произошел с отцом моего соседа Феликса Зелига.

Дедушка Зелиг, родившийся в Риге, встретился в туалете аэропорта Бен-Гурион со своим братом, которого не видел пятьдесят три года. Пятьдесят три года, господа! Дедушка Зелиг закричал «Гриша!», и братья бросились друг другу в объятия с рыданиями. Тут пошли незабываемые воспоминания, не прекращавшиеся, пока дедушка Зелиг не вспомнил между объятиями, что он, собственно, единственный сын, и брат в ответ не заметил, что родился в Новой Зеландии и зовут его Гарри Саншайн. Это была волнующая встреча. Ну кто бы мог подумать, что два совершенно чужих человека, которые не видели друг друга пятьдесят три года, вдруг встретятся при столь драматических обстоятельствах? Они не могли разлучиться до поздней ночи — из-за забастовки грузчиков — и предавались воспоминаниям о прошлом, которое по чистой случайности не было у них общим, и о превратностях судьбы… До сих пор они переписываются, называя друг друга домашними именами.

Давайте представим себе на минуту это событие и задумаемся: ведь эта волнующая встреча никогда не могла бы состояться, если бы не страстное желание обеих сторон открыть утраченных родственников. Это первобытное стремление, непреодолимый семейный импульс, гнездится в сердце рожденных женщиной и имеющих уровень доходов ниже среднего, подобно стремлению аистов улетать на юг с приходом зимы, с той лишь разницей, что эскадрильи аистов не тянутся всей душой в Северную Америку. Непреодолимая тяга к родственникам особенно усиливается в послевоенный период, в периоды массовой эмиграции и других катаклизмов, и достигает пика, когда какой-нибудь банк требует гарантов. На этом этапе маленький человек, потрясенный происходящим с ним, озирает пространство в поисках каких-нибудь родственников — кого-нибудь там, на верху общественной лестницы. До сих пор вспоминается нам трогающий сердце случай с новым репатриантом М.Р., что вдали от исторической родины служил специалистом по хоккейным клюшкам, а по прибытии на землю предков решил как можно скорее собрать информацию о своем забытом племяннике со стороны жены. И пошел он, и спросил, и дал объявление, и подкупал слабых на золото служащих, пока не нашел своего возлюбленного родственника, и направил стопы свои к нему в Париж, и упал в объятия барона Ротшильда, и рыдал как дитя, и был изгнан.

Первая доказанная теорема индустрии поиска родственников — у бедных родственников

Да не возникнет здесь недопонимания: в отличие от барона, мы лично очень любим дальних родственников всех видов, без различия пола и происхождения. Вот, скажем, на моем пороге появляется окутанный мраком тайны мужчина пенсионного возраста и объявляет:

— Я — Шандор, сын Хельги, которая вышла замуж за его дядю, покойного Амнуэля Шмулевича.

В этот момент глаза мои увлажняются, и сердце колотится как барабан, и мысли обгоняют друг дружку: откуда взялся этот Шандор, и где он был до сих пор, и кто такой Амнуэль Шмулевич, черт бы его побрал?

Разумеется, есть менее проблемные случаи, не требующие верификации, как, например, тетя Илка со стороны кого-то из членов семьи.

Моя мама несколько раз в год спрашивает меня, навестил ли я уже тетю Илку, и я, как обычно, отвечаю, что в конце осени непременно к ней заскочу. Нет, я не имею ничего против тети Илки, напротив, я весьма ценю ее как музейный экспонат, но есть в ней несколько моментов, затрудняющих прямой контакт.

Во-первых, она живет в гуще Яффо, во-вторых — ей восемьдесят девять в тени, и она постоянно делает замечания, а это неисправимо. То есть всякий раз, когда я появляюсь на пороге ее развалюхи, она поднимает на меня свои глубоко посаженные глаза и говорит, прерывая речь хриплым кашлем:

— Ну наконец-то ты вспомнил о своей старой тетке.

— Я был очень занят последние пять лет, — отвечаю я измученным голосом заброшенного родственника, — но я все же пришел, тетя Илка…

Тогда тетя говорит мне, чтобы я почистил ботинки, ибо старушка поражена тяжелой болезнью пола. Она чистит и наводит лоск на полах своей хижины бесконечно, пока у человека не появляется желание парить там в воздухе, дабы не загрязнять своими копытами храм чистоты. Поэтому тетя знает каждую половую плитку в лицо и даже пронумеровала их по принципу шахматной доски. Она, к примеру, говорит «Г-18 снова влажная», ну и все в таком духе. Вот я и не особенно горю желанием посещать полы тети Илки. Наша беседа быстро переходит на тему кошек. Глаза тети увлажняются, и она шепчет в жестокий послеобеденный туман:

— Ах, Бланка!..

Бланка — это незабвенная кошечка тети Илки, которая преставилась в середине 50-х годов. Я кошку имею в виду. Я не так уж хорошо помню бессмертное животное, ибо в те годы я еще мучился за пределами Израиля и не следил так уж пристально за судьбой еврейских котов. Тогда тетя достает фото из старинного комода, находящегося между Д-21 и З-24, и шепчет сквозь кашель.

— Она всегда сидела на кресле, где ты сейчас сидишь…

Она говорит это и тогда, когда я стою. При упоминании кошечки я всегда встаю, дабы почтить память покойной, и гляжу на фото. Ну что сказать, кошка как кошка, без всякого сомнения кошка.