Семеро против Ривза - [15]
— Хорошо, хорошо! — раздраженно сказал мистер Ривз. — Познакомьтесь: леди Стоун — моя жена. Извините, что я вынужден вас покинуть. Но вы, конечно, навестите нас, правда?
— Можете не сомневаться, — сказала леди Стоун, смерив миссис Ривз быстрым взглядом ярко-синих глаз и в то же время приветливо кивая мистеру Ривзу. — Можете не сомневаться… если только получу приглашение.
— Леди Стоун? — недоверчиво прошипела миссис Ривз на ухо мужу, когда они пробирались сквозь толпу. — Кто она такая? И откуда ты ее знаешь?
— Да вот свел знакомство в уголке, — весело сказал мистер Ривз. — Она американка, хористка, очень милая молодая особа, к тому же замужем за одним человеком, которого я знаю по Сити.
— И он в самом деле пэр?
— Конечно.
— Что?! И работает в Сити?!
— Да не придуривайся ты, — сказал мистер Ривз, невольно подражая языку своей новой приятельницы.
— Какой ужас — жениться на хористке… да к тому же — американке. Неужели он не мог найти себе благовоспитанную английскую девушку?
— Хм, — изрек мистер Ривз, — она все-таки куда аппетитнее какой-нибудь сварливой карги, красующейся на хоккее в Челтнеме. И чванства в ней — ни единой капли.
Миссис Ривз тотчас же про себя решила, что леди Стоун не может бывать у нее в доме. Все-таки должен же где-то быть предел: так или не так?
Всю остальную часть вечера мистер Ривз только раздражался и потел. Его заставили встретиться с прессой, соответственно накачанной мистером Хоукснитчем, но как только пресса обнаружила, что мистер Ривз отнюдь не богат и может похвалиться лишь безупречной жизнью да тридцатью тремя годами упорного труда, — пресса мигом потеряла к нему всякий интерес. Ну, какую историю можно сочинить про мистера Ривза?
Его познакомили с извивающимися молодыми людьми, которые занимались живописью, и с грузными молодыми людьми, которые занимались танцами, и с хриплоголосыми молодыми людьми, которые занимались пением. Но что они писали, где танцевали и как пели, мистеру Ривзу так и не удалось узнать. Особенно же потрясла его плоскогрудая молодая особа в розовом платье, которая выглядела этаким заморышем, впервые вывезенным в свет, а оказалась весьма сведущей особой, прочитавшей ему целую лекцию о современных противозачаточных методах. Она дала мистеру Ривзу понять, что приняла на себя миссию по их распространению. Если все всегда и повсюду будут безукоснительно пользоваться противозачаточными средствами, это приведет к улучшению человеческой породы и, следовательно, разрешит все проблемы. Тогда мистер Ривз спросил с самым невинным видом, а не улучшится ли человеческая порода, если ее вообще истребить, и был тотчас вычеркнут из списка знакомых, как ханжа и реакционер.
Познакомился он и с другими людьми, но уже не в силах был ни на что реагировать…
С большим трудом взяв себя в руки, мистер Ривз включил первую, потом вторую скорость и, думая о чем-то своем, тем не менее осторожно повел машину. Он чувствовал, как его накрахмаленный воротничок обмяк и сморщился сзади на шее, а рубашка прилипла к спине, — совсем как если бы он играл в регби и раз десять попадал в общую свалку. Он мечтал лишь о том, чтобы поскорее добраться до Мэрвуда, принять ванну и не торопясь выпить виски…
— До чего же интересный был вечер, — решила прощупать почву миссис Ривз. — Столько знаменитостей!
— Угу, — изрек мистер Ривз, не решаясь вдаваться в комментарии.
— Ужасно обидно, что ты потратил столько времени на эту вульгарную американку…
— Угу.
— Но я получила несколько приглашений для нас обоих. И если ты будешь благоразумен, мы сможем поближе сойтись со всеми этими прелестными людьми, с людьми настоящими.
— Угу.
Не добившись от своего супруга ничего, кроме междометий, миссис Ривз наконец умолкла. А мистер Ривз с поистине сверхъестественной точностью следовал намеченным курсом. Казалось, он задался целью выбросить все посторонние мысли из головы, показывая высокий класс автомобилизма. И только подъезжая к дому, он заговорил.
— Послушай, Джейн, — сказал вдруг он.
— Да, душа моя?
— А которая была герцогиня? Я что-то не приметил.
— О-о, — в великом замешательстве произнесла миссис Ривз. — Герцогиня? О, это вышло так обидно. В последнюю минуту она сообщила, что неотложные дела…
— Угу, — изрек мистер Ривз.
И хихикнул — но тихонько, про себя.
ЧЕТЫРЕ
В то утро, сидя в своем кабинете, мистер Ривз вдруг опустил газету и задумался. Потом он так и называл это про себя: «то утро». Ничего особо примечательного в слове «задумался», конечно, нет. Ведь мистер Ривз всю жизнь о чем-то думал, только вот глубоко не задумывался. Не было времени.
Однако именно Время побудило его задуматься. Он пытался осмыслить рецензию на новую книгу о теории относительности. «Не по зубам мне это, — смиренно подумал он. — Жаль, что не получил я настоящего образования: как, должно быть, здорово разбираться во всем этом. „Время — это четвертое измерение“. Звучит куда как просто, а вот что это значит?»
И тут мистер Ривз впервые в жизни задал себе вполне естественный вопрос: «А что же такое Время?» Сутки и их подразделения, размышлял он, измеряются оборотом Земли вокруг своей оси. А год измеряется оборотом Земли вокруг Солнца. Но движения-то это разные, с изумлением подумал мистер Ривз. «Так вот почему в конце каждого года остается кусочек дня, который переходит на следующий! Как-то никогда над этим не задумывался!» Мистер Ривз был страшно горд своим открытием.
Ричард Олдингтон – крупный английский писатель (1892-1962). В своем первом и лучшем романе «Смерть героя» (1929) Олдингтон подвергает резкой критике английское общество начала века, осуждает безумие и преступность войны.
В романе английского писателя повествуется о судьбе Энтони Кларендона, представителя «потерянного поколения». Произведение претендует на эпический размах, рамки его действия — 1900 — 1927 годы. Годы, страны, люди мелькают на пути «сентиментального паломничества» героя. Жизнеописание героя поделено на два периода: до и после войны. Между ними пролегает пропасть: Тони из Вайн-Хауза и Энтони, травмированный фронтом — люди разного душевного состояния, но не две разомкнутые половины…
Значительное место в творчестве известного английского писателя Ричарда Олдингтона занимают биографии знаменитых людей.В небольшой по объему книге, посвященной Стивенсону, Олдингтон как бы создает две биографии автора «Острова сокровищ» — биографию жизни и биографию творчества, убеждая читателя в том, что одно неотделимо от другого.
Леонард Краули быстро шел по Пикадилли, направляясь в свой клуб, и настроение у него было превосходное; он даже спрашивал себя, откуда это берутся люди, недовольные жизнью. Такой оптимизм объяснялся не только тем, что новый костюм сидел на нем безупречно, а июньское утро было мягким и теплым, но и тем, что жизнь вообще была к Краули в высшей степени благосклонна…
Лейтенанту Хендерсону было немного не по себе. Конечно, с одной стороны, неплохо остаться с основными силами, когда батальон уходит на передовую. Довольно приятная перемена после четырех месяцев перебросок: передовая, второй эшелон, резерв, отдых. Однако, если человека не посылают на передний край, похоже, что им недовольны. Не думает ли полковник, что он становится трусом? А, наплевать!..
Роман Олдингтона «Дочь полковника» некогда считался одним из образцов скандальности, – но теперь, когда тема женской чувственности давным-давно уже утратила запретный флер, читатели и критики восхищаются искренностью этого произведения, реализмом и глубиной психологической достоверности.Мужчины погибли на войне, – так как же теперь быть молодым женщинам? Они не желают оставаться одинокими. Они хотят самых обычных вещей – детей, семью, постельных супружеских радостей. Но… общество, до сих пор живущее по викторианским законам, считает их бунтарками и едва ли не распутницами, клеймит и проклинает…
Эта книга — уникальная антология фольклора евреев Восточной Европы. Основой для нее послужило собрание Ефима Райзе, который посвятил более полувека исследованию письменных источников, а главное — записи устных преданий и легенд, еще бытовавших среди тех, для кого идиш был родным языком. Огромный пласт фольклора на этом уходящем в историю языке дошел до нас только в записях Райзе и, соответственно, доступен только из этого сборника, который уже переведен на несколько европейских языков. Собрание Райзе было систематизировано и подготовлено к печати специалистом по восточноевропейскому еврейскому фольклору Валерием Дымшицем.
Слушайте, дети: сейчас начнется сказка про Щелкуна и Мышиного Царя. Сказку эту написал по-немецки знаменитый немецкий писатель Гофман, а я вам ее перескажу по-русски. К сказке этой есть даже особая музыка; сочинил ее для Фортепиано немецкий композитор Рейнеке. Если папа с мамой захотят, они купят вам всю эту музыку в две или в четыре руки, целую большую тетрадь. Теперь садитесь и сидите смирно. Начинается сказка…
антологияПовести и рассказы о событиях революции и гражданской войны.Иллюстрация на обложке и внутренние иллюстрации С. Соколова.Содержание:Алексей ТолстойАлексей Толстой. Голубые города (рассказ, иллюстрации С.А. Соколова), стр. 4-45Алексей Толстой. Гадюка (рассказ), стр. 46-83Алексей Толстой. Похождения Невзорова, или Ибикус (роман), стр. 84-212Артём ВесёлыйАртём Весёлый. Реки огненные (повесть, иллюстрации С.А. Соколова), стр. 214-253Артём Весёлый. Седая песня (рассказ), стр. 254-272Виктор КинВиктор Кин. По ту сторону (роман, иллюстрации С.А.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Свирель» — лирический рассказ Георгия Ивановича Чулкова (1879–1939), поэта, прозаика, публициста эпохи Серебряного века русской литературы. Его активная деятельность пришлась на годы расцвета символизма — поэтического направления, построенного на иносказаниях. Чулков был известной персоной в кругах символистов, имел близкое знакомство с А.С.Блоком. Плод его философской мысли — теория «мистического анархизма» о внутренней свободе личности от любых форм контроля. Гимназисту Косте уже тринадцать. Он оказывается на раздорожье между детством и юностью, но главное — ощущает в себе непреодолимые мужские чувства.
Франсиско Эррера Веладо рассказывает о Сальвадоре 20-х годов, о тех днях, когда в стране еще не наступило «черное тридцатилетие» военно-фашистских диктатур. Рассказы старого поэта и прозаика подкупают пронизывающей их любовью к простому человеку, удивительно тонким юмором, непринужденностью изложения. В жанровых картинках, написанных явно с натуры и насыщенных подлинной народностью, видный сальвадорский писатель сумел красочно передать своеобразие жизни и быта своих соотечественников. Ю. Дашкевич.