Семенов-Тян-Шанский - [58]

От Офросимова Петр Петрович спешил к Волконскому.

Князь Волконский, весь круглый, мягкий, нежный, с вкрадчивым взглядом серых глаз, был неколебимым крепостником. Он тоже сочинил и представил свой прожект: «Земельная реформа не даст никакого существенного улучшения крестьянской жизни, а помещикам нанесет вред, вырывая из сердца их хозяйств самые ценные земли», — писал князь Волконский.

— Милостивый государь Петр Петрович, — ласково картавил князь, — оделяя раба, мы пустим по миру собственных детей. Государю императору угодно освободить крестьян, и желание его священно. Господь да поможет его гуманным намерениям, но землю даром дворяне не отдадут. Земля — наша священная собственность. Я предлагаю выкупать ее у помещиков по шестьдесят рублей десятина. Меньше никак невозможно!

Помещичьи предложения и проекты обрушивались на Петра Петровича, как водопад. Их сочиняли все — от крупных и мелкопоместных дворян до настоятелей уездных монастырей. И каждый ущемлял мужика, выбивал из-под его ног политую его же потом и кровью землю. Семенов в сумрачном настроении подъехал к усадьбе помещика Самарина. Еще в Рязани наслышался он о Самарине как об умном стороннике освобождения крестьян.

Его встретил русобородый широкоскулый барин, медлительный и спокойный. Осторожно ощупывая друг друга взглядами, они долго обсуждали волнующую тему.

— Помещики должны справедливо и безоговорочно признать — земля принадлежит крестьянам. Никакого права на денежный выкуп за землю мы не имеем. Без земельных наделов освобождение крестьян — пустой звук, — энергично говорил Самарин. — Разумеется, мои предложения отвергнуты здешними помещиками. Таких донкихотов, что готовы освободить мужика с землей и без выкупа, не находится, — криво усмехнулся Самарин. — Своими предложениями я навлек лишь на себя злобу и клевету. Потрясателем основ величают. Предателем дворянских интересов. Только при безвозмездном возврате земли можно надеяться на мирное окончание реформы, — продолжал Самарин. — Я беседовал с мужиками. Знаете, что они говорят? Свобода — дело хорошее, а земля — дело вечное. Без земли жить нельзя, а миру ее взять неоткуда. Где мы ее возьмем, как не у бар?

— Будут брать насильно, — кивнул Петр Петрович.

— Волею обстоятельств помещики вынуждены отдавать землю, но, господи боже! — воскликнул Самарин. — Тульские помещики за приусадебную десятину требуют четыреста восемьдесят рублей. В пятнадцать раз дороже настоящей цены. А рязанские хотят получить выкуп и за мужицкие избы, и за амбары, и за лошаденку с коровенкой. Иными словами, догола ободрать своих рабов, под корень подрезать их. — Самарин уставился в пол тяжелым взглядом.

Наступила длинная неловкая пауза. Вечернее солнце освещало старомодный кабинет, жирно лоснились подсвечники, ковры на стене, длинноствольные пистолеты на них.

Петр Петрович разделял взгляды Самарина, он сам всем сердцем за освобождение крестьян с землей, но что можно поделать? Дворяне, за исключением таких одиночек, как Самарин, против. Император не желает ущемлять их интересы.

С болью и грустью убеждался Петр Петрович в «полной несостоятельности существовавшего государственного и общественного строя и в крайней необходимости радикальных в нем реформ, которых исходной точкою должно быть освобождение всего русского народа от крепостной зависимости, все более и более принимавшей характер рабства, и взамен тягостной для крестьян и ненавистной барщины свободным трудом, при непременном условии обеспечения им их земельного пользования».

Петру Петровичу страшно заглядывать в будущее России. Он даже не мыслит, что в России может быть революция. Только постепенные реформы — отмена крепостного права, земельные наделы крестьянам, просвещение народа изменят родную страну. А пока же в России — эпоха бесправия, косности и обскурантизма. Распрощавшись с Самариным, он отправился в Рязань.

Ехал метельными проселками. Чтобы покормить лошадь, завернул на деревенскую мельницу. Он всегда любил бывать на мельницах: уж очень хорошо здесь во время помола. С позеленевших лопастей падает многозвучный поток, так же звучно крутятся жернова, в сусеки льются мучные струи. Бревенчатые стены заиндевели от мучной пыли, толстые сизые жгуты ее висят в углах. Семенов присел на мешок, вытянул усталые ноги. Прислушался к разговору мужиков, собравшихся на мельнице.

— А слыш-ко, мужики, в Пронске-то крепостные своего барина утопили. Камень ему на шею — и в омут. Полиция неделю искала, не нашла, — говорил худой, изможденный, одетый в залатанный зипун старик.

— На Орловщине, сказывают, крепостные своего барина черноземом потчевали. «Ешь, — сказывают, — землицу нашу». Семь фунтов чернозему барин скушал и скончался, — сказал коренастый чернобородый мельник.

— А вот что у нас было, — произнес хрипловатый голос. Петр Петрович повернулся на голос: в углу сидел безбровый человечек. — А вот каков случай был, — повторил он и закашлялся. — Барина живым в борозду запахали…

От этих рассказов Петру Петровичу стало не по себе. Он вспомнил, что за последние годы крепостными убито 147 помещиков.

— Ваше степенство, — неожиданно спросил мельник, — ты из города, что там про волю бают? Будет воля, али брех пустой?