Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970 - [23]
ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ
ВО СЛАВЕ
ТОВАРИЩ ПО ОРУЖИЮ,
ИЗВЕСТНЫЙ ЛИШЬ БОГУ
Тихо было там наверху, не слышно даже самолетных шумов. Но в самом устройстве кладбища, при всей заботливости, которая была видна повсюду, заключалось что-то трансцендентное, оно было словно знак на вымершей планете, который должен светиться издалека.
К сожалению, близился закат, и ворота должны были запереть; поэтому мы смогли лишь ненадолго задержаться в мемориале на самой вершине холма. Если мы останемся в Маниле достаточно долго, я хотел бы еще раз посетить это место.
Собственно героон, напоминающее сторожевую башню строение, украшен рельефами в псевдоархаичном стиле, аналогичные можно увидеть на обращенной к Эйфелевой башне стене Трокадеро. Над павшим — три высокие женские фигуры, ближайшая к нему — фигура Отечества, которая его поддерживает, над нею фигура Справедливости, и еще выше — третья, задуманная, возможно, как Материнское божество.
Фойе с выложенными мозаиками: изображения операций, которые привели к потере и к возвращению Филиппин. Архипелаг насчитывает более семи тысяч островов; тут была проделана жестокая работа на воде, на суше и в воздухе — чего это стоит, мне показали могилы. Теперь я прошел крытой галереей, которая, точно страницами каменной книги, разделяется опорными стенами. Каждая из них сверху донизу покрыта именами павших. Число их гораздо больше, чем число покоящихся снаружи; сюда входят пропавшие без вести, перевезенные на родину, утонувшие в море, умершие в плену. Сколько глаз просмотрело уже этот каменный список в поисках того или иного имени? Я поискал свое между «Юнг» и «Юнкер», но не нашел его.
В общем и целом у меня сложилось впечатление достойного чествования и чистой, незапятнанной совести, стоявшей за этим. Я имею в виду не невозмутимую совесть солидных обывателей, а правосознание, которое доступно и побежденному — причем даже тогда, когда он придерживается иного мнения относительно фактов.
Через обширные, ухоженные пригороды назад. В частных садах время от времени встречается королевская пальма и дерево путешественников. Мне пришло в голову, что все-таки я его уже видел раньше, а именно — в иллюстрированной ботанике своего деда. Такие картины всплывают точно из снов. Виллы богачей в тропиках окружены настроением ленивого удовольствия; даже проезжая мимо невольно разделяешь его.
Позднее в каюте почитал еще «The First Filipino»[111], объемистое жизнеописание Хосе Ризаля; оно составлено Леоном Гуэрреро. В качестве эпиграфа цитата Уинстона Черчилля, оказавшаяся для меня новой: «Grass grows quickly over a battlefield; over the scaffold never»[112]. Это, к сожалению, верно. Оно касается и собственного прошлого, и мучительных воспоминаний.
Я попытался наглядно представить некоторые эпизоды — например, разговор Ризаля с командовавшим расстрелом офицером. В истории испанских колоний взаимодействие национализма и монашества носит особенно гадкий характер; но имеются исключения.
Офицер потребовал, чтобы Ризаль встал к взводу спиной, то есть как предатель, и упрямо настаивал на исполнении отданного им приказа. Наконец Ризаль уступил. Ответ его был, вероятно, таким: «Или вы отмените приказ, или войдете в историю как свинья».
Такие споры типичны для XIX века — маршал Ней отказался встать на колени, не дал завязать себе глаза. Рыцарство проявляется вплоть до наших дней, хотя оно, в сущности, умерло уже в XVII столетии. Оно было знакомо Сервантесу, Ариост оставил о нем блестящую память. В эпоху равенства сталкиваешься уже не с равными, а с анонимами; уважительное обращение исчезает. Ведь даже презрение еще предполагает адресата.
Безымянно и собственное умирание; нужно только договориться с собой. Получаешь не памятник, а становишься частью «памятника жертвам…», которые устанавливаются победителями.
Это манильское кладбище — должен сказать, что здесь, возможно, в последний раз, еще что-то присутствует от культа мертвых.
Черчилль, вероятно, подразумевал эшафот Карла I[113]. Это был еще XVII век — здесь, а не на площади Согласия, закончилась легитимная монархия.
МАНИЛА, 25 ИЮЛЯ 1965 ГОДА
Зов «назад к природе» встречает в таких путешествиях два мощных препятствия. Сначала нужно преодолеть не только огромные гавани, но и обширные пригороды. А туземные водители мыслят в другой системе ценностей. Вследствие этого можешь быть абсолютно уверен, что попадешь в гостиницу-люкс. Если ты выражаешь желание поплавать, то тебя отвезут не на берег моря, а в swimming-pool[114] какого-нибудь шикарного клуба. Трудности перевода довершают дело. В итоге адепты смиряются и довольствуюся предложенным:
Так размышлял я, когда сегодня утром мы проехали по рисовым полям и густым лесам, так и не решившись сделать хоть шаг пешком. При этом я второй раз восхитился китайской невозмутимостью. Альфонсо был не таким чистокровным, как Питер, но таким же вежливым и совершенно не теряющим уверенности. Раз, наверное, тридцать я пробовал остановить его в том месте, которое мне понравилось, — он либо просто катил дальше, либо тормозил где-нибудь по своему выбору, и всегда там, где мне не нравилось. При этом у него была шкала категорических обоснований:
Эта книга при ее первом появлении в 1951 году была понята как программный труд революционного консерватизма, или также как «сборник для духовно-политических партизан». Наряду с рабочим и неизвестным солдатом Юнгер представил тут третий модельный вид, партизана, который в отличие от обоих других принадлежит к «здесь и сейчас». Лес — это место сопротивления, где новые формы свободы используются против новых форм власти. Под понятием «ушедшего в лес», «партизана» Юнгер принимает старое исландское слово, означавшее человека, объявленного вне закона, который демонстрирует свою волю для самоутверждения своими силами: «Это считалось честным и это так еще сегодня, вопреки всем банальностям».
«Стеклянные пчелы» (1957) – пожалуй, самый необычный роман Юнгера, написанный на стыке жанров утопии и антиутопии. Общество технологического прогресса и торжество искусственного интеллекта, роботы, заменяющие человека на производстве, развитие виртуальной реальности и комфортное существование. За это «благополучие» людям приходится платить одиночеством и утратой личной свободы и неподконтрольности. Таков мир, в котором живет герой романа – отставной ротмистр Рихард, пытающийся получить работу на фабрике по производству наделенных интеллектом роботов-лилипутов некоего Дзаппарони – изощренного любителя экспериментов, желающего превзойти главного творца – природу. Быть может, человечество сбилось с пути и совершенство технологий лишь кажущееся благо?
Из предисловия Э. Юнгера к 1-му изданию «В стальных грозах»: «Цель этой книги – дать читателю точную картину тех переживаний, которые пехотинец – стрелок и командир – испытывает, находясь в знаменитом полку, и тех мыслей, которые при этом посещают его. Книга возникла из дневниковых записей, отлитых в форме воспоминаний. Я старался записывать непосредственные впечатления, ибо заметил, как быстро они стираются в памяти, по прошествии нескольких дней, принимая уже совершенно иную окраску. Я потратил немало сил, чтобы исписать пачку записных книжек… и не жалею об этом.
Первый перевод на русский язык дневника 1939—1940 годов «Сады и дороги» немецкого писателя и философа Эрнста Юнгера (1895—1998). Этой книгой открывается секстет его дневников времен Второй мировой войны под общим названием «Излучения» («Strahlungen»). Вышедший в 1942 году, в один год с немецким изданием, французский перевод «Садов и дорог» во многом определил европейскую славу Юнгера как одного из самых выдающихся стилистов XX века.
Дневниковые записи 1939–1940 годов, собранные их автором – немецким писателем и философом Эрнстом Юнгером (1895–1998) – в книгу «Сады и дороги», открывают секстет его дневников времен Второй мировой войны, известный под общим названием «Излучения» («Strahlungen»). Французский перевод «Садов и дорог», вышедший в 1942 году, в один год с немецким изданием, во многом определил европейскую славу Юнгера как одного из выдающихся стилистов XX века. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
«Эвмесвиль» — лучший роман Эрнста Юнгера, попытка выразить его историко-философские взгляды в необычной, созданной специально для этого замысла художественной форме: форме романа-эссе. «Эвмесвиль» — название итальянского общества поклонников творчества Эрнста Юнгера. «Эвмесвиль» — ныне почти забытый роман, продолжающий, однако, привлекать пристальное внимание отдельных исследователей.* * *И после рубежа веков тоже будет продолжаться удаление человека из истории. Великие символы «корона и меч» все больше утрачивают значение; скипетр видоизменяется.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839–1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Всем нам хорошо известны имена исторических деятелей, сделавших заметный вклад в мировую историю. Мы часто наблюдаем за их жизнью и деятельностью, знаем подробную биографию не только самих лидеров, но и членов их семей. К сожалению, многие люди, в действительности создающие историю, остаются в силу ряда обстоятельств в тени и не получают столь значительной популярности. Пришло время восстановить справедливость.Данная статья входит в цикл статей, рассказывающих о помощниках известных деятелей науки, политики, бизнеса.