Семь женщин - [7]

В ту ночь Грета пролежала без сна несколько часов. Ли спал, забросив за белокурую голову длинные гибкие руки. Его лицо было совсем молодым. Даже во сне он выглядел невинным, как младенец. Грета покрылась испариной, она почувствовала во рту привкус помета и ощутила себя маленьким липким гремлином, пристроившимся рядом с Аполлоном. Она встала и пошла в гостиную, чтобы приготовить себе чай. На письменном столе в углу комнаты лежала диссертация Ли. Грета подошла, включила лампу. Как ни странно, ее потянуло к тексту. За время замужества она не раз читала фрагменты, но между ней и Ли существовало нечто вроде негласного договора: она не будет читать его диссертацию, пока он ее не закончит. Теперь же она с трудом удерживала себя от того, чтобы не начать вычеркивать целые абзацы. Текст так разбух от излишеств, что, казалось, вот-вот лопнет. Язык Ли представлялся Грете одновременно и наивным, и напыщенным, грешащим старомодными академическими красивостями. Она гадала, что удерживает Ли от того, чтобы наконец сократить диссертацию до приемлемого объема. Как только он станет доктором философии, ему придется искать работу преподавателя и он будет вынужден стать более подвижным. «Если бы только он позволил мне поработать над текстом хотя бы неделю, — подумала Грета, — к Рождеству он бы уже защитился». Но Ли ни за что не подпустит ее к своей работе и будет прав. Она слишком плохо разбиралась в теме его диссертации. Она разбиралась только в языке. Это было своего рода проклятие. «Почему он не может писать так, как говорит?» — подумала Грета. Чайник закипел. Она отошла от стола.

Через несколько дней Тави сидел на полу у себя дома и читал пометки Греты. Вдруг он спросил:

— А как твой муж относится к тому, что мы так работаем?

— Я думаю, нормально, — ответила Грета, сидевшая на диване.

— Почему он не ревнует? — спросил Тави с притворной обидой.

— Я ему сказала, что ты гей, — с издевкой произнесла Грета.

— Ты так думаешь?

— Точно не знаю.

— Я тоже, — сказал Тави и любовно погладил босую ступню Греты.

Она соскользнула с дивана и села рядом с ним на ковре. Они стали целоваться, исступленно гладя друг друга. Грета ограничивалась спиной Тави. Почему-то ей было стыдно прикасаться к нему ниже пояса. Через некоторое время они замерли и, тяжело дыша, уставились друг на друга.

— Хочешь сока? — спросил Тави.

Он налил ей сока, и они вернулись к работе.

Шли недели, и время от времени они начинали целоваться. Они никогда не говорили об этом — просто бросались друг другу в объятия, а потом вдруг останавливались, будто машина, у которой заглох мотор.

Дома, занимаясь любовью с Ли, Грета чувствовала странные приступы жестокости. Ей хотелось бить его, царапать и тем самым вызвать ответную жестокость. Она мечтала, чтобы Ли прижал ее к матрасу и зубами порвал кокон, которым она себя оплела. Но ее мечты были тщетны. Он ни за что не стал бы так себя вести, не ударил бы ее, не оцарапал в ответ. Он бы обнял ее нежно и прошептал: «Что случилось, детка?» В эти мгновения Грете хотелось кричать от отчаяния. Она сжимала зубы, чтобы не закричать.

Однажды вечером Грета пришла домой от Тави в половине одиннадцатого вечера. Ли сидел в гостиной со своим другом Дариусом. Дариус редактировал сценарии для киностудии «Мирамакс» и всегда приносил забавные сплетни из мира кино. У него были серые зубы, и Грете он всегда казался жалким. Она поздоровалась с Дариусом и Ли, прошла в ванную, сняла с вешалки полотенце и бросила его на пол. Потом улеглась на полотенце, сняла колготки, трусики и занялась мастурбацией. Она не могла позволить себе думать о Тави, поэтому стала думать о незнакомом безликом мужчине, который трахает ее, прижав к стене. Она испытала восхитительный оргазм. Выйдя из ванной, Грета налила себе стакан апельсинового сока и села на диван.

Роман Тави Матолы назвали шедевром. Книга успешно продавалась. Тави тепло упомянул Грету среди тех, кому выражал признательность. Через неделю после того, как роман был обсужден в прессе, Грета получила предложение от другого издательства. Они приглашали ее на должность ответственного редактора за грандиозную зарплату. Грета дала Гелбу возможность предложить ей такой же оклад. Гелб отказался, и Грета с легким сердцем ушла на новую работу; Тави ушел вместе с ней.

Узнав об этом, отец Греты настоял на том, чтобы устроить вечеринку. Его квартира находилась на пересечении Пятой авеню и Девяносто шестой улицы — гигантский дюплекс с огромными картинами восемнадцатого века. Стройненькая жена отца подала Грете и Ли по бокалу шампанского. Трехлетняя Аня прижималась к ноге матери. Аврам вышел из кабинета, раскинув руки. Крепко зажмурившись, он обнял дочь. Грета много лет не позволяла отцу подходить к ней так близко. Жесткие черные волосы больно царапнули ее щеку.

Первыми прибыли супруги Марвин и Дот Грин, которых Грета знала всю жизнь. Марвин, невысокий, тихий и очень влиятельный человек, был одним из самых успешных банкиров-инвесторов последнего десятилетия. Дот, дерзкая блондинка из Майами, обладательница великолепных ног (на досуге она писала завораживающие рассказы о жизни высшего общества во Флориде в пятидесятых годах) резво подбежала к Грете и поздоровалась с ней так, словно встретила человека, пропавшего без вести во время кораблекрушения. Грета поняла, что на уме у Дот. С тех пор как она, дочь Аврама Гершковича и Марушки, бросила университет, ее, что называется, списали со счетов. Такое бывает с детьми, которые не настолько одарены или амбициозны, как их блистательные родители. Про Грету поговаривали, что она опустилась на самое дно — и вдруг такой невероятный успех, поднявший ее из мрачных глубин. Грета, всплыла на поверхность, словно пузырь, извергнутый из кишечника громадного электрического ската, и… оказалась среди акул.