Семь женщин - [6]
«Перезвоните мне», — сказал он и повесил трубку.
Грета подумала, что звонки по номеру девять-один-один, вероятно, очень дорогие. А потом к ней бросилась огромная толпа, и чьи-то руки запихнули ее в большущий фургон. Не успела она опомниться, как уже ехала куда-то с многочисленным семейством из кибуца. За рулем сидела женщина. Она была великаншей. Ее темные волосы, мокрые от пота, были собраны в неаккуратный хвостик. Склонив могучие плечи, женщина сжимала руль. Грета сидела впереди влюбленной парочки, парень и девушка то и дело целовались у нее за спиной. Фургон остановился около обшарпанного мотеля, и все пассажиры — в том числе около пятнадцати детей, — расталкивая друг дружку, вышли.
В ресторане Грета с тоской уселась на обтянутый дерматином и забрызганный чем-то липким стул. Она попросила стакан содовой, но никто не обращал на нее внимания, никто даже не поинтересовался, что она здесь делает. Все ели что-то мясное, отрывая куски руками.
Неожиданно появился мистер Гелб и сел напротив Греты.
«Я слышал, у вас плохи дела», — сказал он.
«Вовсе нет, — возразила Грета. — У нас все отлично. Просто он сказал, что убьет меня».
Тут вошел улыбающийся Ли. Грета с невыразимым облегчением бросилась к нему на шею. Как всегда, они были близки. Значит, это просто шутка! Но когда они с Ли, взявшись за руки, выходили из ресторана, встал отец семейства. Его огромный живот свисал чуть ли не до колен.
«Минуточку, — сказал он. — Вы должны мне двести долларов!»
«Что?» — возмутилась Грета.
«За обед, за бензин…»
«Но я ничего не ела!»
«Ладно. Тогда двадцать баксов за бензин. И за содовую».
Грета проснулась и расхохоталась. Ли лежал рядом с ней.
— Я только что видела самый антисемитский сон на свете. Это было так… О боже… Это было просто ужасно!
Как ни странно, Грета никогда особо не ощущала себя еврейкой. Родители ни разу не водили ее в синагогу. То, что они евреи, они воспринимали как нечто само собой разумеющееся — как то, что у них есть кожа. Школьная подружка Греты, Кейт Донован, была католичкой. Она жила этажом ниже Гершковичей в доме на Парк-авеню, и Грета часто ходила с ней в церковь. Во время службы она делала вид, что принадлежит к многочисленным веснушчатым родственникам Кейт.
Каждую неделю во время службы у Греты бурно разыгрывалось воображение, когда все рыжие Донованы вставали, чтобы принять причастие. Они выстраивались гуськом, друг за другом, а Грета стояла на коленях, глядя на то, как счастливые члены клуба ожидают своей очереди, чтобы получить вино и облатки. Она опускала голову и шевелила губами, притворяясь, будто на этой неделе не исповедовалась и потому не достойна принять Святые Дары.
Когда Грета размышляла о том, что это такое — быть еврейкой, она представляла темную комнату и старушку в кресле-качалке в углу. Почему — она сама не знала. Как-то раз они с Кейт лакомились сырым сдобным тестом в оранжевой кухне Донованов, и Грета услышала, как в соседней комнате мистер Донован сказал что-то про «проклятых евреев». А его жена тихонько проговорила: «Норман!» Грета густо покраснела, ей стало стыдно. Это был единственный момент в ее жизни, когда она почувствовала себя еврейкой, что называется, с головы до пят.
Первые два года ее замужества были настоящим блаженством. Они с Ли щедро украсили свою квартирку рождественскими гирляндами с маленькими белыми лампочками, обтянули потрепанные диваны плотной белой тканью. Они отдраили полы наждачной бумагой и развесили по стенам картины, нарисованные их друзьями. Грета устроилась литературным редактором в издательство «Уоррен и Хоу». Через некоторое время мистер Гелб спросил у нее, известно ли ей что-нибудь о кулинарии. Грета кое-что знала — Марушка научила ее готовить. Так она получила повышение. На самом деле ей было все равно, но лишние деньги не могли не радовать. Грета с облегчением почувствовала, как амбиции выходят из нее, будто гной из вскрытого нарыва. Она перестала желать других мужчин. Ей захотелось родить ребенка. Она собиралась вести простую, пристойную жизнь. Замужество подействовало на нее, словно волшебное заклинание.
Книга Тави Матолы о его бегстве из Лаоса была наполнена болью и написана превосходно, но в ней попадались лишние слова и невнятные куски. Тави уговорил Грету не стесняться и делать радикальные предложения по переработке рукописи. Они встречались пару раз в неделю.
Красные стены квартиры Тави создавали у Греты такое ощущение, будто она хирург, проникший внутрь тела пациента. Предложения, написанные Тави, опутывали ее, словно кровеносные сосуды. Она рассекала вены, и они кровоточили словами.
По вечерам, когда она смотрела на Ли после нескольких часов работы над рукописью, ей было трудно сосредоточить взгляд. Казалось, и голос Ли стал звучать тише. Грета часто ловила себя на том, что просит мужа повторить сказанное, в итоге они оба стали беспокоиться насчет ее слуха.
Как-то вечером, когда они молча ужинали, Ли спросил:
— Сколько времени понадобится Матоле, чтобы закончить книгу?
— Понятия не имею, — ответила Грета.
— Но ведь на это может уйти несколько лет, верно?
— Не все пишут так медленно, как ты, — сказала Грета, но тут же сжала его руку и улыбнулась. Однако было поздно. Она его обидела.
Пиппа Ли — преданная жена успешного издателя, который на 30 лет ее старше, еще очень даже привлекательная женщина, на первый взгляд — вполне благополучная, мать двух взрослых близнецов, обожаемая подруга и соседка. Но, несмотря на такое очевидное и такое «безоблачное» счастье, Пиппа чувствует, что земля стремительно уходит из-под ног…«Частная жизнь Пиппы Ли» — история о романах, предательстве и измене, об обманчивой стабильности семьи и брака. А еще о том, что жизнь всегда дарит нам новые возможности, даже тогда, когда ты от нее ничего уже не ждешь.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
Семнадцать новелл француза Сержа Жонкура — это истории о любви и одиночестве, простые и сложные, как сама жизнь. Точнее, истории об одиночестве и любви. О том, что именно любовь порождает одиночество, заставляет нас чувствовать его еще более остро, порождая страстное желание избежать этой муки от единения с самим собой.Любовь у Жонкура всегда рядом. Она почти не слышна за шумом большого города и не видна в блеске его вечерних огней. Она спрятана в повседневности, затаилась в темном углу на соседней улице, мерещится в полузнакомом голосе в телефонной трубке, спит на кровати рядом или за стеной в соседней комнате, прячется за стеклами проезжающего мимо авто…А главное, что каждый из вас обязательно найдет в этих акварельных набросках на тему любви хотя бы одну свою новеллу, словно списанную с его жизни гениальным художником импрессионистом.
Жан-Доминик Боби — автор этой исповеди. «Скафандр и бабочка» — его послание миру. В его застывшем навсегда теле двигается только один глаз. Этим глазом он моргает, один раз, чтобы сказать «да», два раза, чтобы сказать «нет». Так, из обозначенных взмахом ресниц букв алфавита возникают слова, фразы, целые страницы. Так, из-под стеклянного колпака скафандра, из замкнутого в застывшем теле мозга, в котором порхают бабочки-мысли, он посылает нам свои почтовые открытки — послания из мира, в котором не осталось ничего, кроме духа и разума творца за работой.