Семь песков Хорезма - [17]

— Чем тебе не понравился белый пушкарь, говори прямо! — недовольно приказал Аллакули-хан. — Три дня назад ты смеялся над его простотой, а сегодня что ж?

— Повелитель, выслушай меня, наберись терпения. Смеясь над Сергеем, я даже не подозревал, что этот русский мужик может произносить слово «нет». Три дня назад он произнес это слово... После того как вы, ваше величество, позволили ему посетить мечеть и гробницы ваших предков, когда сама эта дозволенность значила, что великий маградит Хорезма собственным высочайшим повелением разрешает христианину принять мусульманскую веру, это ничтожество сказало «нет»...

Аллакули-хан бросил взгляд на Кутбеддина-ходжу. Тот с надменной усмешкой поймал растерянный взгляд маградита и еще шире растянул губы в зловещей улыбке.

— Маградит, твой белый раб Сергей осквернил нашу святыню. Со дня возведения мечети Палван-ата еще не было такого, чтобы неверный переступил ее порог. Правоверные имамы, мударисы, муллы и вся городская чернь Хивы оскорблены поступком белого раба. Кое-кто распространяет слух, якобы вы, мой повелитель, позволили белому рабу побывать в святыне. Но никто этому не верит, и всю вину взваливают на плечи имама Агаси и самого пушкаря. С вашего соизволения, я мог бы отстранить имама от его святых обязанностей... Я бы сделал это ради того, чтобы снять тень черных сплетен с вашего имени. Великий маградит Хорезма превыше всяких подозрений... О пушкаре, ваше величество, у меня тоже скверные мысли... Может ли этот свиноед, без веры и без грамоты, управлять пушечным хозяйством? Этот человек бежал от русских, убив офицера. Когда ему понадобится, он может убить любого из наших биев.

—Ты говоришь разумно, Кути... — Хан поднялся с ковра, вышел из юрты и, направляясь к дворцу, сказал с сожалением: — Ничтожный раб, кто бы мог подумать, что он окажется столь упрямым в несговорчивым. Я и предположить не мог, что он пренебрег нашей верой. Я посулил ему место первого господина... Постарайся, Кути, убедить Сергея.

Вскоре мехтер и Кутбеддин-ходжа выехали в Чарбаг.

— Пушкарь несговорчив, как осел, — возмущался а пути Юсуф-мехтер. — Но полсотни плетей заставят его отказаться и от Христа, и от веры своей.

— В моих руках он станет мягче воска. — Кутбеддин-ходжа самонадеянно усмехнулся. — Этот русский дурак решил, что без него хан жить не может. Надо ему показать хотя бы зиндан и вдоволь накормить жирным мясом.

Юсуф-мехтер, дернув за повод, приостановил коня:

— Кути-ходжа, запомни, хан не простит нам, если подохнет пушкарь. Будь осторожней...

Вскоре ханские сановники подъехали к Чарбагу. Старые, заброшенные сады занимали довольно большой участок справа от Газаватской дороги. В ста шагах проходил большой канал. Когда-то из него по арыкам текла к садам вода. Но они давно уже были в запустении. В самом близком к дороге саду спорилась работа. Сотни людей под охраной нукеров выкорчевывали деревья, вытаскивая их на открытую поляну. Увидев хивинскую конницу, все, словно по команде, оставили дела и выпрямились.

— Чем занят, топчи-баши? — со слащавой улыбкой спросил Юсуф-мехтер, не слезая с коня.

— Да вот решил спалить старые деревья. Кострище сейчас разведем, слишком много вокруг скорпионов и прочей гадости, — с удовольствием пояснил Сергей.

Стоявшие рядом Егор и Василек тоже безбоязненно вступили с мехтером в беседу.

— Господин визирь, вы бы нам мази какой-либо дали. Вот Лукьяшку скорпион укусил, а лечить палец нечем, — заявил Василек.

— Да тут и змеи водятся, — вмешался Егор Саврасов.

Кутбеддин-ходжа напряженно вслушивался, пытаясь понять, о чем говорят русские невольники, но разобрал всего несколько слов, поскольку изъяснялись они сразу на трех языках — русском, татарском и сартянском.

— Этих двух вместе с пушкарем я возьму с собой. У них слишком длинные языки, — сказал он с досадой, взмахнув камчой.

Несколько нукеров схватили Сергея и его двух помощников.

— Да вы что, сдурели что ли, кость бы вам в горло! — вырываясь, заорал Сергей, но его целой оравой по волокли к дороге.

Егора и Василька несколько раз огрел камчой сам Кути-ходжа.

Их гнали впереди быстро идущих коней, хлестали по плечам и дико хохотали от удовольствия. И так до самого города. Возле Нанбазари остановились, втолкнули рабов в огромный двор, а затем бросили в глубокую яму. Привыкнув к темноте, Сергей догадался: это зин-дан, о котором он не раз слышал. Яма походила на огромную бутыль с узким горлом вверху, в которое струился дневной свет. Но если столь легко распознал Сергей, где он находится, то догадаться за что его сюда бросили, совсем было нетрудно. Юсуф-мехтер пригрозил — и теперь держит свое слово. Вот только непонятно, зачем Егора с Васильком к его делу припутали.

— Это за что ж они нас-то, нехристи поганые?! — заскулил Василек, растирая по лицу слезы. — Да я ничо им такого! Да и вы тоже... Мобыть, за собаку? Касьян-ка вчерась какого-то кобеля камнем зашиб.

— Небось, скажут — за что, не реви, как ребенок! — одернул его Егор. — А то, чего доброго, еще на помощь маманю позовешь, тогда позору с тобой не оберешься. Ни мамка, ни тятька, хоть в семь глоток ори, все равно теперь не услышат.