Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны - [11]

– Старшие работают, да?

Марианджела ответила лишь после долгой паузы и как бы с неохотой:

– О прошлый год они в Америку поехали. Матушка боялась, что их в солдаты заберут, как Тоннона.

Ну вот, пожалуйста: уже и «матушка». А кто несколько минут назад говорил, что Маристелла ей не родная мать? Может, Марианджела с головой не в ладах? Или сама толком не знает, где мать, где мачеха?

Дальше Ассунта расспрашивать не стала.

Время тянулось бесконечно. Визит совпал с днем святого Николы, и, к облегчению Ассунты, все семейство отправилось на длинную праздничную мессу. По возвращении Маристелла поставила кипятиться большой горшок и взялась готовить пасту из остатков драгоценной муки. Кажется, думала Ассунта, свекровь таки прониклась мыслью, что возвращение сына – и впрямь событие знаменательное, достойное хорошего ужина. К закату Маристелла Каллипо резала тесто на тонкие полоски и крутила из них gemelli, и все же перспектива вкусно поесть не утешила Ассунту. Не надо ей пасты, лучше бы им с Антонио пораньше откланяться, лучше бы Стелле ночевать дома, в Иеволи!

Ночь у свекрови тянулась бесконечно. Ассунта глаз не сомкнула. На одной кровати разместилась вся семья: Марианджела у стенки, затем младенец, далее Маристелла-старшая, свекор, Антонио и, наконец, Ассунта. Ей пространства почти не было, она шевельнуться боялась – как бы на пол не упасть. Что касается Стеллы, малышка всю ночь вертелась на материнской груди. Младшим братьям Антонио, Луиджи и Эгидио, пришлось спать на полу.

Ассунта не привыкла, чтобы в одной постели лежало столько народу. Матрас, как ей казалось, сроду не проветривали – он был сырой, пропитанный вонью немытых тел и нестираного белья. Еще за ужином Ассунта обнаружила у себя на лодыжке блоху и всю ночь не могла отделаться от ощущения, что постель кишит паразитами. Однако ей ничего не оставалось, кроме как лежать тихо и терпеть укусы и ждать, пока рассветет и можно будет пойти домой.

Примерно за час до зари, в мутной зимней мгле, которая еще не утро, но уже и не ночь, захныкала маленькая Анджела. От стенки послышалось «агу-агу», затем – характерный шорох, с каким обнажается женская грудь, наконец – удовлетворенное чмоканье младенца, едва различимое сквозь булькающий храп Маристеллы-старшей. Тринадцатилетней Марианджеле крохотная Анджела, оказывается, доводилась не сестренкой, а дочерью.

Наутро, едва забрезжило, Ассунта и Антонио тронулись в обратный путь. Ассунта почти бежала – так ей хотелось скорее домой, скорее снять оскверненное общей постелью платье, скорее проверить, на нацепляла ли Стелла вшей да блох.

На полпути к Иеволи Ассунта, набравшись храбрости, выдала:

– Я не знала, Антонио, что твоя матушка скончалась, когда ты был еще ребенком.

Антонио устремил взор вниз, на оливковую рощу, и произнес с раздражением:

– Что ты несешь? Моя мать, слава богу, жива-здорова. Вчера тебе пасту стряпала – забыла уже?

Стелла обмякла в Ассунтиных руках, словно налилась тяжестью. Девочка дремала, приникнув к материнской груди, – еще бы, она ведь тоже всю ночь бодрствовала. Ассунта взяла ее поудобнее и предприняла вторую попытку удовлетворить свое любопытство:

– Как же так? Вчера Марианджела сказала, что малышку назвали в честь ее покойной матушки.

Ждать мужнина ответа пришлось долго. Наконец Антонио процедил:

– У нас с Марианджелой разные матери. Синьора, которую ты видела вчера, – моя родная мать.

Час от часу не легче. Выходит, у свекра была любовница? Выходит, Марианджела – незаконнорожденная? Антонио закрыл тему, распорядившись:

– Дай-ка мне ребенка, а то еле идешь с такой-то ношей. Этак мы и к обеду не доберемся.

Он забрал Стеллу и зашагал столь быстро, что Ассунте пришлось перейти на мелкую рысь.

Едва оказавшись дома, Ассунта сняла изгаженное Стеллино платьишко и уложила дочку в постель. Она бы и сама с радостью легла, да Антонио пошел за хворостом, и надо было приготовить ему обед – вернется-то он продрогший, захочет похлебать горяченького.

Весь день из Ассунтиной головы не шло открытие, сделанное у свекрови, – малолетняя золовка, кормящая грудью непонятно чье дитя. Вот нечестивая, думала Ассунта; да как она могла? Лишь пять лет назад, на свадьбе старшего брата, несла за невестой букетик, и такая была славная девочка, ну просто воплощенная набожность – а теперь? Отдаться мужчине невенчанной – чего уж хуже? Одна мысль о прелюбодеянии до брака страшила Ассунту. Она знала: это смертный грех, неизбежная гибель души, и Господь такого не простит. Ассунта трепетала от ужаса, хоть сама никогда, ни за что не свершила бы ничего подобного. Марианджела вдобавок опустилась столь низко в детском возрасте – всего в двенадцать лет! Сама Ассунта венчалась почти в пятнадцать, едва дозрев для этого жизненного этапа. А выпади ей такое бремя раньше? Разве она выдержала бы? В двенадцать лет у нее даже месячных не было. Как Марианджела дошла до жизни такой, как ее угораздило отбиться от семьи и от Бога?

Ассунту поташнивало – то ли от новых фактов о мужниной семье, то ли от мысли о тех фактах, которые ей пока были неизвестны. Хороши у них понятия о добродетели, ничего не скажешь! Вон, семя направо и налево разбрасывают! Ассунта старалась перебить мысли действиями. Для начала переоделась в другое свое платье, более новое, которое приберегала для церкви. Оставив спящую Стеллу одну, сбегала к цистерне, где копилась вода с горных вершин, выстирала в специальной канаве свою и дочкину одежду, тщательно оттерла о каменистое дно. От ледяной воды заломило пальцы. Мыла не было из-за нехватки оливкового масла – его в тот год использовали только в пищу, мыловарением не занимались. Ничего: главное, Антонио вернулся с войны. Теперь все наладится. Желая отогнать черные мысли, Ассунта несколько раз повторила вслух: