Семь главных игр в истории человечества. Шашки, шахматы, го, нарды, скрабл, покер, бридж - [89]
На четырех полках в библиотеке Гинсберга стоят все до единого номера журнала The Bridge World начиная с 1929 года, напечатанные по спецзаказу и переплетенные, – строгое физическое воплощение языка и литературы игры. Эти журналы, расставленные в хронологическом порядке, сами рассказывают историю бриджа. Первые из них большие: увесистые тома, соответствующие популярности игры и доходам от подписки. Потом объемы журналов пошли на убыль, как и сама игра. И, наконец, они снова увеличились в размерах, так как тексты стали печатать крупным шрифтом, чтобы сделать чтение более удобным для стареющей аудитории. Над журналами стоят прочие книги по бриджу, а под ними – папки на трех кольцах, в одну из которых подшиты сотни машинописных страниц с описанием подробностей «контролей», «стопперов», «натуральных заявок» и «открытий» – специализированной системы заявок, которую Гинсберг использовал, когда сам играл в бридж.
Существуют языки, например, ару в Индонезии, нивхский в северо-восточной Азии и яаку в Кении, на которых сейчас говорят не более нескольких десятков человек. В бридже есть языки, на которых говорят гораздо меньше людей. Замысловатая система торговли, описание которой содержится в синей папке на нижней полке библиотеки Гинсберга, является одним из таких языков. У него даже нет названия.
Гинсберга больше не интересует ни бридж, ни возрождение его исчезающих языков. «Это уже не игра», – сказал он. Бридж вытеснен холдемом, ведь ему не сравниться с привлекательностью покера для телеаудитории. Сейчас Гинсберг переключил внимание на «более масштабные» вопросы. Например, на проблему P относительно NP. И на политическую борьбу во время президентских выборов в Америке.
Гинсберг задумал систему на основе искусственного интеллекта, которая позволит коллегии выборщиков в ходе избирательной кампании эффективно расходовать ресурсы в колеблющихся штатах[72]. И хотя, по его словам, Национальный комитет Демократической партии не проявил интереса к этой идее, Гинсберг задумался о том, сколько могут в итоге заплатить партии. Он был настолько убежден в эффективности своей гипотетической системы, что беспокоился о том, как поступить, если ее выставят на аукцион (такой поворот включен в сюжет его романа) и наиболее высокую цену предложат саудиты. Или Владимир Путин.
И это не предел амбиций Гинсберга. Он сообщил мне, что собирается «революционизировать спорт» с помощью системы, включающей камеры и программное обеспечение, которая, если ее профинансирует какой-нибудь миллиардер, сможет в буквальном смысле предсказывать будущее. А еще во время недавнего разговора по телефону он спокойно и серьезно сказал, что только что придумал железный способ решения проблемы изменения климата.
Но движут Гинсбергом не деньги и не стремление к власти. Скорее, как мне кажется, его мотивирует желание сбежать от повседневной рутины. Это стремление разделял и его кумир, ныне покойный физик-теоретик Ричард Фейнман, отличавшийся эксцентричностью. Фейнман, который принимал участие в Манхэттенском проекте и получил Нобелевскую премию, славился своими хитроумными розыгрышами и яркими, хотя и сомнительными поступками вроде вскрытия сейфов коллег в Лос-Аламосской национальной лаборатории, обсуждения научных вопросов за столиками в стрип-клубах и игры на барабанах бонго. Они познакомились в Калифорнийском технологическом институте, где разочаровавшийся в науке Гинсберг искал утешения и совета у знаменитого кумира.
«Причина моей неудовлетворенности состояла в том, что я считал себя художником, – сказал Гинсберг. – Я решал проблемы по наитию, тогда как все остальные в Калтехе решали их с помощью настойчивой целеустремленности. Мне было невероятно грустно». Его постигло выгорание и уныние – то же самое случилось и с Фейнманом после завершения Манхэттенского проекта. Фейнман бо́льшую часть времени проводил без дела, почитывая журналы Mad. Гинсберг обратился к нему и рассказал о своих трудностях. «Он понял все и сразу, – вспоминал Гинсберг. – Я не знал, хочу ли оставаться ученым, а он убедил меня, что хочу. Его аргументы были неотразимыми».
На своих лекциях Фейнман спрашивал студентов: «Что мы имеем в виду под “пониманием” чего-то?» И сам отвечал: «Мы можем вообразить, что весь этот сложный массив перемещающихся объектов, которые составляют “реальный мир”, является чем-то вроде колоссальной шахматной партии богов, а мы наблюдаем за их игрой. Мы не знаем правил игры – нам дозволено только смотреть, как она идет. Конечно, если мы будем наблюдать достаточно долго, то, возможно, поймем какие-нибудь правила. Правила игры – это то, что мы подразумеваем под фундаментальной физикой».
Мы с Гинсбергом ехали вверх по дороге к дому над долиной. «Я не хочу славы, не хочу власти, – сказал он. – Я просто хочу быть интересным».
В последний день моего пребывания в Орегоне мы сели в двухместный экспериментальный самолет Гинсберга под названием Air Force Epsilon. (Когда-то Гинсберг также хотел стать президентом.) Мы налетали по окрестностям без малого две сотни километров. Вдали под нами простиралось потрясающее великолепие: сапфирово-прозрачное ледниковое озеро, столетние пихты, древние вулканические вершины, медведи, пумы, олени, реки и водохранилища, птицы и – даже среди этой первозданной природы – сложная созданная людьми инфраструктура. Геология менялась медленно, а жизнь – быстро. Это было пространное и поразительное меню, аккуратно раскрытое на столе Земли под нами и содержавшее красоту, сотворенную Богом. Или физикой. Или математикой. Или слепым везеньем.
