Семь фантастических историй - [47]

Едва ли ему легко давался этот подвиг, ибо он заглянул в глаза смерти в самом начале событий. Бросившись к нему на помощь, когда разразился потоп, рыбаки из поселка увидели, что хижина его в развалинах и лишь один из двоих обитателей уцелел. Они падали на колени и плакали от радости, узнавая, что это Каспарсен, слуга кардинала, погребен под развалинами, а сам кардинал жив. Он был ранен в голову и целый день вел спасательные работы в кровавых бинтах. Он был так глубоко потрясен, будто потерял не просто слугу, но нечто гораздо большее. Долго не мог он совладать с голосом. Лишь вид чужого горя, казалось, вернул ему прежние удивительные силы.

Но, несмотря ни на что, целый день с неукротимой смелостью старик помогал несчастным. Он раздал все деньги, какие имел при себе. То был первый взнос в фонды помощи пострадавшим, которые потом собирали по всей Европе. Но куда больше им помогало его живое присутствие. Он, оказалось, превосходно правил лодкой. Не верилось, чтобы судно с ним на борту могло пойти ко дну. По его приказу рыбаки пробирались между затонувших построек, и женщины с крыш прыгали в лодки, прижимая к груди детей. Время от времени он звучным и ясным голосом цитировал Книгу Иова. Несколько раз, когда тяжелое бревно, ударив в лодку, расшатывало ее, он вставал во весь рост, простирал руку, и, словно подчиняясь таинственной власти, лодка вновь обретала устойчивость. Возле затопленного дома, на крыше ушедшей под воду конуры, рвал цепь и выл обезумевший от ужаса пес. Когда один рыбак попытался его выручить, он его укусил. Старый кардинал, повернув лодку, подогнал ее бортом к конуре, поговорил с животным и спустил его с цепи. Пес прыгнул в лодку, с визгом прижался к коленям кардинала и уже от него не отставал.

Много уже спасли крестьянских хозяйств, прежде чем вспомнили о купальнях. Странно, казалось бы, ведь эта сладкая вольная жизнь влияла и на жизнь рыбаков. Но в час нужды старые узы крови и судьбы оказались сильнее новых поветрий. На курорте были легкие лодки для увеселительных прогулок, но мало кто умел ими править. Лишь к полудню высланные наконец спасательные шлюпки вплыли на променад, на сажень подбрасываемые волнами.

Спасенных доставляли к мельнице, стоявшей на низком склоне, полукруглым каменным фундаментом уходящем в воду. Там легко было высадиться. И с этой мельницы можно было выбраться дальше на сушу. Там, при дороге, уже ждали кареты и лошади. Мельница к тому же оказалась удобной вехой. Голые, грубые крылья сумрачным опрокинутым крестом перечеркивали дымное небо. В ожидании шлюпок собралась небольшая толпа. Когда прибыла первая партия из Нордернея, в глазах встречающих не было слез радости и умиления, ибо господа, которых увиделп они, элегантно одетые даже в такой страшный час, с тяжелыми шкатулками на коленях, были чужаки. Последняя лодка пришла с известием, что в Нордернее осталось несколько человек, которым не нашлось в ней места.

Лодочники переглядывались устало. Они знали, как там разбушевалось и вспучилось море, и думали: «Нет, ни за что». Кардинал Гамилькар стоял в толпе женщин и детей, отворотясь от мужчин, и вдруг он умолк, словно спиною почувствовал, как ожесточились сердца и лица. Он повернулся, взглянул на вновь прибывших. И кажется, даже он на мгновение смутился. Глаза его из-за бинтов остановились на них со странным, загадочным выражением. Весь день он не ел, теперь он попросил чего-нибудь выпить, и ему принесли кувшин крепкого местного вина. Потом он снова поворотился к воде и сказал спокойно:

— Eh bien, allons! Allons![44]

Слова эти странно звучали для крестьянского уха. Так понукали своих цугом запряженных лошадок кучера знатных господ, выученные в чужих краях. Когда он спускался к лодке, спасенные расступились, давая ему дорогу, а дамы вдруг захлопали в ладоши. Ничего плохого не было у них на уме. Они знали героизм лишь по сцене, вот они и аплодировали, как в театре. Но старик, которого приветствовали они таким образом, вдруг застыл. С тонкой иронией он слегка склонил голову, как благодарящий публику театральный премьер. Ноги у него, однако, так затекли, что его пришлось почти внести в лодку.

Лишь поздно вечером в четверг пустилась лодка в обратный путь. Весь день мертвая мгла висела над округой. Покуда хватал глаз, то, что было прежде равниной, стало серым, пугающим хаосом, где ничего не осталось устойчивого. Гребя по своим лугам и полям, видя зывкость всего, что так прочно держало их на земле, люди сокрушались сердцем и в отчаянии отводили взгляд. Тучи висели над самой водой. Утлая лодка тяжко пробиралась вперед, будто зажатая между нависшей глыбой неба и тяжкой вспученной водной массой.

Четверо спасенных из Нордернея сбились на корме, белые как полотно. Первая была старая фрекен Нат-ог-Даг,[45] незамужняя дама, владевшая громадным состоянием, последний отпрыск датской ветви знаменитого рода, свой герб рассекшего на Ночь и День — белую и черную половины. Ей было под шестьдесят, и она уже несколько лет как слегка повредилась в уме и, будучи образцом добродетели, воображала себя одной из самых страшных греховодниц своей эпохи. Рядом с нею сидела шестнадцатилетняя девушка, графиня Калипсо фон Платен-Халлермунд, племянница носившего то же имя ученого поэта.