Семь баллов по Бофорту - [67]

Рябов сгорбился над планом поселка, опустив глянцевую голову на короткие загорелые ладони.

— Триста километров дороги нам не надо, — с просительной настойчивостью, будто на приеме у большого-большого начальства в Госплане, несколько раз повторил он.

— Пятьдесят мы уже сами отсыпали — между приисками. Остается двести сорок. Да и того поначалу не надо — помогли бы мосты построить, мостики соорудить и бетонные трубы. Зимник сразу станет длиннее месяца на полтора. — И, лукаво блеснув темными глазами, предложил: — Считайте сами, как это выгодно, — зимник за эти полтора месяца пропустит еще сорок тысяч тонн груза, а самолеты за всю зиму перетаскали тысячи три…

«Газик» дребезжал, колотясь о колдобины на дороге. Поселок Караль был километров за двадцать, а ехали мы что-то долго. Очень хотелось взглянуть на Каральваам. Это к ней концентрическими кругами подбирались поисковые партии: Ушаков, Кикас, Соколов… Мы помнили, как набрасывали силки на Каральваам. Она казалась таинственной, как пожелтевшие страницы отчетов, где между картами затерялись сухие травинки.

В болоте, среди чахлых лиственниц, промелькнули промывочные приборы Дымного. Золото уже не может уйти от преследования, его настигают везде: в тайге, в болоте, на страшной глубине, как было, например, на Крутом.

У дороги сидел по фары «краб». Он крутил всеми тремя ведущими осями и был похож на белку в колесе. «Крабу» было стыдно, потому что он вездеход. Трактор, ремонтировавший дорогу, шел к оконфузившемуся «крабу», и мы стояли и ждали, пока он неторопливо проползет.

«Газик» перемахнул полузамерзший ручей, и поселок приветствовал нас двумя маленькими колоннами домов, светлых, будто игрушечных.

Ласковыми лопухами планировал с неба снег. Все было немятое, первозданное, тихое. Стиснутый горами, извивался маленький ручей, тот самый, что мы переехали вброд. «Каральваам!» — сказал шофер. Это и была речка с царственным именем и довольно звонкой историей.

У берега на веревке мерзло цветное детское белье. Не то беспомощным, не то уютным показался нам этот крохотный поселок в долине обрывистых гор.

— Какой бешеный ритм у лиственниц, — сказал Роман.

Лиственницы на склонах росли не прямо, как положено, а разметались кто куда, будто день застал их в разгаре ночного шабаша.

В поселке храпела ночная смена. Расспросить было некого: здесь нет неработающей прослойки.

Мы потоптались в пустой конторе и отправились на полигон. Промывочные приборы уже демонтировали на зиму. У костров грелись рабочие-промывщики, ставшие монтажниками. Они окружили нас, расспрашивали, как на других приисках, нет ли чего получше Караля и где как нынче платят. Потом показали нам, что это за зверь промывочный прибор.

Зверь оказался допотопным. Бункер был уже разобран, и прибор явно похож был на инвалида с оторванной челюстью.

Рыжебородый рабочий в солдатском бушлате влез в лужу у полуразобранной колоды, зачерпнул наугад песку и стал его мыть в старом железном совке, каким подбрасывают в печку уголь. Огромные кисти рук, густо покрытые рыжими волосками, налились багровой синевой. А он все мыл, сплевывая и сопя от напряжения. В пятке совка проблеснуло золото.

Ребята поглядывали на него без интереса. «Нельзя здесь мыть! — сам себя одернул рыжебородый и выплеснул золото обратно в лужу. — Ступай себе, рыбка, в море!» Наверное, здесь, в отвале, было до черта золота. Рыжебородый все стоял над мутной лужей с мокрым совком в задубевших пальцах и сердито, раздумчиво моргал. Такие дядьки в драном тулупишке, с сухарем в кармане, в жуткой таежной тиши проходили тысячи километров, роясь в косах студеных рек, перекапывая одинокие ручьи в поисках золота. Их звали золотишниками, старателями. Именем одного такого мужика назван прииск на Колыме — «Борискин». Наверное, их гнала все-таки не жадность, их гнал извечный инстинкт — искать, узнавать, открывать.

— Плохо моем золотишко! — сказал, ни к кому не обращаясь, бородатый и снова сплюнул. — Голову надо кое-кому оторвать.

— Кому же голову отрывать? — спросила я.

— Кому надо, тому и оторвать. Разве ж это дело — золото в землю… — Ребята у костра захохотали.

Полигон был страшен, как поле кровопролитного сражения, изнурившего обе стороны. Неясно было, выявился ли в том сражении победитель.

Тринадцать начальников сняли на Карале за два года. Четырнадцатым пришел Рябошапка. «Это не участок, это ад», — сказали нам в управлении. Валуны, огромные, как вагонетки, дикий, варварский разгул валунов. Их рвали динамитом, их яростно бодали бульдозеры, их сбрасывали с транспортерных лент обливавшиеся потом рабочие. Гробились планы области, планы билибинцев — «из-за тяжелых условий», как объясняло радио. Но никакое радио не могло объяснить, что это были за условия.

Вечером мы сидели у Саши Логинова. На плитке закипал чайник. Бесшумно сновала маленькая женщина Света. Она готовила постель для Саши-младшего, уроженца Чукотки, который наотрез отказался ложиться спать и сидел с нами, сонно отвесив губы и теребя себя за ухо. Это была маленькая ячейка Караля, впрочем весьма значительная.

Когда-то на уроках химии нам говорили, что кристаллизация начинается вокруг правильного кристалла. У людей, по-моему, то же самое.