Семь баллов по Бофорту - [54]

— С Новым годом! — сказали мы друг другу. Уж очень напоминало это снежное утро любимый праздник — Новый год.

Что может быть прекраснее новогодних вечеров в детстве, когда весь лес приходит домой, добрый и загадочный, как елка, от которой пахнет Дедом-Морозом и лесными звездами. И в стеклянных фонариках поселяются крохотные человечки, каждый вечер зажигающие внутри огонек. Все существо переполняет доброта, хочется сказать взрослым, как ты их любишь и как будешь заботиться о них, когда вырастешь. Забираешься с ногами в мягкое, глубокое кресло. Слезы щиплют глаза, елка расплывается в радужных паутинках. И ватная Снегурочка из универмага вдруг встает из-под елки и тихо гладит по щеке. От этого прикосновения, теплого и легкого, становится совсем счастливо.

— С Новым годом! — будит утром мама. Едва одевшись, бросаешься к елке. А хитрые человечки попрятались, Снегурочка неподвижно стоит под елкой, да и вся елка вроде чужая — редкая, прозрачная. Правда, конфеты виднее. Но их пока не разрешают срезать. А на улице волшебный снег из сказки. И пахнет арбузом, и люди все румяные и смеются. Внутри что-то растет, растет, и от избытка радости кубарем скатываешься с крыльца. Бороздишь валенками пухлые траншейки, комкаешь податливый снег в кулаке, бросаешь в курносую пятилетнюю соседку, она — в тебя. И вдруг становится жаль ровную снежную белизну, хочется сохранить ее, оставить. Но скоро все выйдут на улицы — и тогда все. Надо пользоваться, пользоваться снегом! Валишься в сугроб и катаешься по нему, отплевываясь, ослепнув. И жизнь так прекрасна, что опять хочется кричать. Но выходит чья-нибудь мама и просит играть потише.

— Самолет! — воскликнул Роман.

Я проследила за его рукой и увидела самолет, странный, как все это утро, алокрылый, будто пламя на снегу. Через всю Арктику видно. Откуда вдруг самолет?

— Разрешите пройти!

Из гостиницы вывалила группа коренастых мужчин, в тех самых кожаных куртках, что висели ночью на вешалке. У самого старшего на груди несколько массивных красных значков, вроде ордена Красного Знамени. Это летчик-миллионер. Небось, командир той самой огненной машины, от которой плавится врангелевский снег.

Я возвратилась в номер и вытряхнула из камосной рукавицы костяного бога с мудрой треугольной головой. Он усмехался загадочно и широко. «Над истоком бегущей воды, — зашептала я, — на вершине белого хребта, у гремящего ледника, живет молния — мать горного эхо; она летает по небу, гремя железными крыльями…» Не помню, где я вычитала это заклинание шаманов. Но мне хотелось, чтобы, выслушав его, насмешливый эскимосский бог не только удержал безветренную погоду, но и немножко помог нам попасть на красный самолет.

— Я все узнал, — сказал, входя, Роман. — Это самолет ледовой разведки. Он садится, где захочет, без всяких аэродромов и допусков.

Весь день за стеной, у ледовиков, разливался баян, грустил о подмосковных вечерах и о девчонке во дворе. Летчики смеялись, видно, хорошее было настроение. Мы спрятали пелекена обратно в рукавицу. Пора было идти проситься на борт.

— Михаил Васильевич Цыбин, командир экипажа…

— Очень, очень приятно.

— Евгений Кудряшов, второй пилот.

— Тоже очень приятно.

— Еще раз Евгений, но уже Щеглов.

Они поднимались и раскланивались с подчеркнутой галантностью.

— Георгий Миньков, радист.

— Подпольная кличка…

— Бросьте, ребята…

Куда-то исчез только механик Костя Борисов и нет обоих Анатолиев — гидрологов Криницына и Кудрявцева. Весь экипаж — москвичи, за исключением Толи Криницына, он ленинградец — тот самый красивый паренек в импортном тулупчике с белым воротником, которого мы видели у бухты. Над ним тяготеет рок: третий раз встречает день рождения на Врангеле.

«Миллионер» оказался добрейшим человеком. Он, как и Зайцев, по-домашнему относился к Арктике. И вообще мы заметили, что матерые полярники в чем-то очень сходны между собой, как люди, долго прожившие в одной семье. Михаил Васильевич любил ходить в теплых, по-домашнему уютных ботинках, и незастегнутые медные пряжечки тихо позванивали на ходу. Был он нетороплив, осторожен, спокоен. Все в Арктике и все в небе было ему знакомо. Четырнадцать тысяч часов в воздухе — можно, пожалуй, привыкнуть.

Цыбин согласился вывезти нас с Врангеля.

У каждого летчика есть пилотское свидетельство. Например: «Летчику такому-то разрешается производить полеты командиром корабля самолета АН-2 днем по минимуму № 2. Допускается к ночным полетам командиром самолета АН-2 при минимуме погоды: высота облачности — 600 метров, видимость — 4000 метров, ветер до 16 метров в секунду». Ледовики садятся без площадок, где хотят, и летают в любую погоду, при любых минимумах. Поэтому можно было считать, что вынужденная зимовка на Врангеле на этот раз откладывается.

Звездный жил разгрузкой. Метеорологи, работники разных служб, усталые, с воспаленными глазами, раздраженные и возбужденные, заскакивали изредка в столовую, глотали наскоро жидкий чай и мчались обратно на берег.

На гальке, черной от масла и угля, еще дымились остатки костра для «Астрахани». «Астрахань» выгрузила уголь и ушла. А дальше, за батареями ящиков и бочек, поднимался до неба жирной копотью костер. Не подойти — зажаришься. Это ориентир для «Комсомольска». Его стройное тело качается в бухте, на грузовых стрелах огни. Поодаль от костра, на бревнышке, отдыхают парни из Звездного.