Семь баллов по Бофорту - [42]

В марте, когда тюленьи самки рожали на плавучих льдинах беспомощных черноглазых зеленцов, Краснояров и двое его дружков отправлялись в рискованный путь на север — будь то ведро или пурга. Через неделю сосунки-зеленцы превращались в белоснежных бельков, шкурка которых, покрашенная в коричневый цвет, так напоминает прославленного калана. С погодой считаться не приходилось: минет две недели, и нежный белек превратится в жирную, неподвижную хохлушу с ее жесткой, как у взрослого тюленя, короткой шерсткой. Вот почему, едва наступали белые ночи и полярные медведицы выбирались из родильных своих берлог, сильная собачья упряжка уносила лодку охотников к краю берегового припая, достигающего здесь не одного десятка километров. Охотники брали с собой, кроме лодки, лишь запасную меховую одежду да немного еды. Женщины, выходя из домов и яранг, жалостно смотрели им вслед. Это была очень опасная охота, некоторые так и не возвращались назад: ветер с материка далеко угонял льдины в океан, и люди гибли от голода и мороза. Правда, иногда, уже оплаканные и причисленные к погибшим, они вдруг объявлялись на следующее лето: в лоскутьях, полубезумные от голода, добирались с какого-нибудь дальнего мыса, куда их вынесло ветром.

Краснояров рассказал нам об одной такой охоте. «Меня считали неплохим охотником, — начал он, раскуривая очередную цигарку из махры. — Страх никогда не касался меня, но тогда, видно, сердце мое дрогнуло и с тех пор болит по ночам».

Это было, как всегда, в середине марта. На дрейфующих льдинах стали появляться бельки. Погода была неустойчивой. То обжигающий щеки полунощник приносил прозрачную ясность, то воздушные потоки с материка наплывали непроглядным свинцовоночьем. Они отправились в путь рано утром: Петр, его дружок еще по Командорам Федор и крепкий, жилистый старик Терентий, который после встречи с медведем был хром, но зато лучше всех в поселке знал, когда изменится ветер и будет ли на будущий год много моржа и морского зайца. До края берегового льда их провожал старший внук Терентия Терентий-рыжий, возвращавшийся потом с упряжкою в поселок. Старик Терентий, как и Федор, был родом с Мезени и сызмальства кормился рыбой и рискованным промыслом по льду. Ходили оба равно легко, перебегая со льдины на льдину так ловко, что иному со стороны могло показаться, что идти по плавучему льду занятие интересное и даже приятное. Однако стоило новичку-промышленнику выйти на единоборство со льдом, как тот волчком начинал выворачиваться из-под ног, накренялся, скользил, разбегался, ширя разводья. Те, что поосторожнее, тут же кидались плашмя на лед и терпеливо ждали подмоги. Упрямцы платились купаньем в стылой, тяжелой воде, судорогой сводившей тело. И все-таки только упрямцы, наперекор всему, покоряли лед.

Петр, хотя и не был приучен с детства к спорому бегу по льду, приспособился быстро. Опасная, всегда на краю гибели, охота была сродни его крутому, звероватому нраву. Здесь, среди слепых от солнца или синих от туч ледяных полей, безбрежных и ускользающих, как призрачный горизонт, он дышал полной грудью, и тело его, радуясь свободе, наливалось горячей, пружинящей силой. Любые стены, даже самые дорогие, вскорости начинали теснить его, день ото дня лишая покоя. Что-то квелое, фальшивое виделось ему за суетной, невнятной жизнью города. Были Владивосток, Петропавловск-Камчатский, Магадан. Город легко принимал Петра, но он сам никак не мог приспособиться к городу.

Итак, рано утром, когда солнце уже уселось в седловине между двух воронцов, мысом выдающихся в море, они поставили на нарты свою «Воструху» с обитым железом килем и, мягко, как росомахи, ступая в теплых непромокаемых торбазах, повели упряжку на север. Старик Терентий молча шел сзади. Ему не нравилась погода: капризничает, как баба на сносях. Весна началась рано, солнце изрядно пригревало к полудню. Того и жди: напитавшись теплом, дохнет материк в океан туманом и влагой. Тогда свободный лед далеко отдрейфует на север, и кукуй себе, пока не переменится ветер. Но и Петр, старшой, был прав: бельки ждать не будут, вылиняют в хохлушу — и год пропал.

Припай далеко уходил в море. Прошлой осенью, когда пошло сало вперемешку с осколками льда, когда из грязновато-серой шуги лепился заберег и припай, дули беспорядочные, лихие ветры. Оттого весь прибрежный лед отчаянно заторосило, и нарты то и дело приходилось тащить на руках. Когда солнце достигло высшей своей точки, они наскоро пообедали, разогрев на спиртовой горелке консервы и чай, передохнули и снова двинулись в путь.

В вечернем мягком свете, то золотистом, то розовом, обливаясь потом, с ног валясь от усталости, увидели, наконец, долгожданный плавучий лед. Он шел на северо-восток медленными, широкими пятнами. У неровного края берегового льда распрощались с Терентием-рыжим. Теперь «Воструху» с одеждой и провиантом волоком тащили за веревочные петли. Снег скрипел под железным килем, обнажая неровный лед. Они быстро удалялись от ледового берега и прошли уже километров десять, когда ветер нагнал со стороны заката широкое ледяное поле с темными, живыми пятнами. Это была детная залежки — штук десять самок с детенышами. Учуяв людей, самки попрыгали в воду. И охотники, забравшись на покинутую льдину, занялись кровавым своим ремеслом. Оглушив белоснежного белька, тут же, на льдине, обдирали шкурку — осторожно, чтоб не вымазать кровью. Опустошив всю залежку, сложили легкую свою добычу в лодку и, столкнув ее в воду, стали пробираться вперед по узким, извилистым разводьям. Острые, зазубренные края льдин, дыша пресным холодом, проплывали у самого лица, сыпались в лодку комками смерзшегося зернистого снега. Приходилось отталкиваться багром от синеватых сломов старого, заторошенного льда. В полночь приморозило — градусов тридцать. Ночевать забрались в кукули. Терентий с Федором — в один, Петр — в другой. Трех мешков не брали — лишний вес. Спали в лодке, прикрыв ее от ветра брезентовым навесом. Нижний край брезента плотно приваливали глыбами крупно наколотого льда. А верхний, чтоб не задохнуться, приподнимали на двух веслах. После изнурительной гонки по льду, под северным ветром, и сытного ужина из бельков олений мех кукулей казался знойным, баюкающим раем. Едва коснулись мешков, сон, мертвый и освежающий, разом скосил всех троих. На другой день опять везло, «Воструха» заметно потяжелела. На третий наползла «морока» — низкие растрепанные тучи, порошившие редким снежком. «Моросит, моросит да как задурит… Точь как моя старуха», — ворчал, поглядывая на небо, Терентий. Он жил с юкагиркой, рыхлой старухой, взбалмошной и слезливой, с черными нечесаными космами. У Терентия было семь внуков от троих сыновей, и бедной Терентихе некогда было воткнуть гребень в густую, спутанную свою гриву.