Семь баллов по Бофорту - [38]

Лето выдалось в тот год ясное и тихое. Только к началу августа потянуло с полюса пронизывающим арктическим сквозняком, набежали тучи, разболтался океан, и льдины, скрипя и чиркая друг о друга краями, медленно поползли на юг. Полярный день кончился. Белые медведи, рассеяв по льдинам пожелтелую линючую шерсть, приготовили к зимовке теплую белую шубу. Ночью над океаном, как фосфоресцирующий планктон, роились низкие, холодные звезды. Теперь все чаще мимо старой льдины, где лежал моржонок, проплывали другие льдины с моржами, коричневыми и клыкастыми. Они тоже спешили на юг. Чем южнее, тем больше открывалось полой воды и жарче светило солнце. Их толстая торосистая льдина сильно подтаяла и обкрошилась по краям. Теперь моржихи лежали совсем тесно. Мать моржонка, выйдя из воды, пробиралась к нему через храпящие туши соседок, сердито отбивавшихся во сне блестящими ластами. А еще через несколько ночей мать позвала его за собой и, прыгнув в зеленые волны, поплыла в сторону утренней зари. Моржонок никогда еще не видел такой широкой, не закрытой льдами воды, и ему стало страшно, но он терпел, стараясь держаться поближе к рыжеватому материнскому боку. Он совсем уже выбился из сил, когда из розовой воды выступили наконец черные горы. Они все росли, и моржонку показалось, что их несет навстречу, как гигантские черные айсберги.

Проплыв мимо цепочки синеватых стамух, о которые лениво плескались ослабевшие на отмели волны, их стадо круто повернуло к берегу. И тут чуткие уши моржонка заныли от хриплого рева, сотрясавшего прибрежные скалы. У подножия скалистого обрыва, на узкой полоске гальки громоздились гигантские лоснящиеся тела, влажно поблескивали тяжелые бивни. «Ууух! Ууух!» — взметывая вулканы брызги у берега ныряли проголодавшиеся моржи. Вынырнув, они лущили в ластах ракушки. Моржонку смертельно хотелось есть, но еще больше — спать. Дрожа от усталости, он проковылял за матерью мимо храпящих и лающих самцов к теплым сухим камням и тут же уснул, опрокинувшись на спину. В это утро он впервые в жизни ступил на мыс Блоссом, юго-западную оконечность Врангеля, любимое лежбище его сородичей. Отныне каждый сентябрь, перед дальней дорогой, в теплое зимовье Берингова моря, ему суждено было выходить на этот суровый скалистый берег.

Проснулся моржонок от тупой непонятной боли. Что-то крепкое и душное, впиваясь в бока, катило его по прибрежной гальке. Гладкий материнский бок остался позади, а его все волокло и волокло неокрепшим брюхом по холодным, окатанным морем камням. Открыв глаза, он увидел в молочном предутреннем тумане высокие силуэты незнакомых зверей, тянувших его к себе на чем-то длинном и душном. Почуяв смерть, он закричал от страха. Крик его был беспомощен и, слаб. Но через мгновение земля дрогнула от тяжкого прыжка, и мать, ревя и ощерившись бивнями, рухнула всей тяжестью на длинное и больное, и сразу стало хорошо. Моржонок прятался за ее скользким боком. А она, вздымаясь многопудовой громадой, ревела, готовясь к новому прыжку. Соседние моржи, с трудом стряхивая сон, стали тоже приподниматься, истошно и грозно ревя. Высокие звери быстро побежали к воде, издавая странные звуки: «Руби, руби, к черту аркан! Не видишь, лежбище поднимается!» — «А как же зоопарк?» — «Подождут!» Они давно уже растаяли в тумане, а мать все грозилась бивнями и нежно хрюкала над сыном, скатывая ластом с его маленькой спины обрывок смоленой петли.

Потом они долго-долго плыли на восход и где-то у крутых, обрывистых скал повернули в сторону тепла. Моржонок чувствовал, как крепнут его ласты и упругим становится тело. Там, на юге Берингова моря, он полюбил шумные игры на отмелях, где мать лущила ему раковины моллюсков, слишком крепкие пока для его ластов. Насытившись и наигравшись, он вылезал на галечную косу, всегда случавшуюся поблизости, и долго спал, громко храпя. Когда на следующий год в сентябре, возвращаясь из океана, моржонок снова вышел на мыс Блоссом, он уже здорово осмелел и по краям его пасти торчали два острых маленьких клыка.

В тот же час, как первая четверка самцов, устало волоча задние ласты, проковыляла на пляж, из маленькой избушки, примостившейся на голом мысу, полетела в Звездный и на Роджерс радиограмма: «Появились моржи». И знакомые уже моржонку двуногие существа, захватив карабины и острые копья, сели в лодку и торопливо двинулись на Блоссом.

Услышав скрип гальки, моржонок открыл глаза. В серебристой дымке, почти неслышно ступая, скользили высокие существа, от вида которых сердце моржонка заныло тоскливым воспоминанием. Стараясь казаться незаметным, он подкатился к матери под бок. Пахнущий бедой высокий зверь подошел к моржихе и, размахнувшись, вонзил что-то блестящее и острое ей под лопатку. Мать охнула незнакомым, глухим голосом и ткнулась усатой мордой в камни. Что-то теплое и липкое капнуло на моржонка. Полумертвый от страха, моржонок уснул. Утром он тщетно искал мать. Напрасно ползал он по растревоженному лежбищу, опасливо огибая красные, жутко пахнущие пятна. Напрасно нырял в море, хранившее у кромки прибоя странный розоватый оттенок. Так и не найдя мать, он подполз к старой моржихе, чем-то напоминавшей ее, и та терпеливо сносила его ласковые шалости, пока он, требовательно рыча, не попросил есть, — тогда она отогнала его увесистым шлепком. Лая от обиды, моржонок отполз на почтительное расстояние, но новая партия самцов, только что прибывшая с севера, отогнала его еще дальше. Моржонок покорно отполз: его клыки, хотя и острые, были по длине не больше маленькой сайки. Ему мучительно хотелось есть, но он не знал, как утихомирить свой желудок — его ласты были слишком слабы, а глаза неопытны. Между тем клыки вновь прибывающих все дальше отгоняли его от центра лежбища — к уступу, вплотную подступавшему к воде. Наверное, тогда, дрожа от обиды и голода, моржонок упрямо решил выжить. Мать-моржиха кормит свое дитя до трех лет. Двухлетний моржонок, оставшись один, неминуемо должен погибнуть. Но это был хоть и маленький, но сильный и умный морж. И он не хотел погибать.